Фёдор Достоевский. Одоление Демонов

В этой связи Достоевский, избегая чужих глаз, отправил через свояченицу, М. Г. Сватковскую, возмущенное послание Майкову: «Я слышал, что за мной приказано следить. Петербургская полиция вскрывает и читает все мои письма, а так как женевский священник, по всем данным (заметьте, не по догадкам, а по фактам), служит в тайной полиции, то и в здешнем почтамте (женевском), с которым он имеет тайные сношения, как я знаю заведомо, некоторые из писем, мною получаемые, задерживались».

Прошлое, в котором он значился как осужденный и понесший наказание политический преступник, не было, оказывается, предано забвению. Государство, чьи законы он нарушил двадцать лет назад, подавало сигналы, означавшие, что простить не значит снять секретный надзор.

«Каково же вынесть человеку, — негодовал Достоевский в письме, посланном Майкову с оказией, — чистому, патриоту, предавшемуся им до измены своим прежним убеждениям, обожающему государя, — каково вынести подозрение в каких‑нибудь сношениях с какими‑нибудь полячишками или с Колоколом! Дураки, дураки! Руки отваливаются невольно служить им. Кого они не просмотрели у нас, из виновных, а Достоевского подозревают!»

Впервые за все эти двадцать лет он произносил слово «измена»: жизнь, особенно заграничная, где он насмотрелся на атеистическую и социалистическую женевскую эмиграцию, как бы вынуждала его вглядеться в свое прошлое с особым пристрастием.

В апреле 1869 года исполнялось двадцать лет со дня ареста и заточения в крепость; до сих пор, однако, ему так и не пришлось подвести итог прошедшему двадцатилетию.

Так получалось, что женевские неприятности требовали некоего нестандартного решения.

«Не обратиться ли мне, — советовался он с Майковым, — к какому‑нибудь лицу, не попросить ли о том, чтоб меня не подозревали в измене Отечеству и в сношениях с полячишками и не перехватывали моих писем? Это отвратительно! Но ведь они должны же знать, что нигилисты, либералы Современники еще с третьего года в меня грязью кидают за то, что я разорвал с ними, ненавижу полячишек и люблю Отечество. О подлецы!»

«Они» — то есть начальство, от которого зависела степень усердия в полицейской слежке за поднадзорным Достоевским, — так подробно его политическими взглядами не интересовались. А сам он не заметил, что письмо к Майкову о разрыве с нигилистами (это к ним, конечно, относилось восклицание «О подлецы!») содержало зародыш Сюжета.

Разумеется, не заметил этого и Майков; в утешение Достоевскому он сообщал, что «при бестолковости наших влияющих голов и не такие курьезы у нас бывали. Не знаю, при Вас или без Вас — было тайное распоряжение Валуева и Шувалова читать все письма к Каткову и Аксакову и в числе подозрительных личностей, с ними переписывавшихся, был пойман — кто бы Вы думали? Наследник Александр Александрович. Что же нам‑то с Вами обижаться, если и он отнесен к категории подозреваемых для временно возвышающихся партий»^[140].

Примирительные интонации Майкова, может быть, и утешили Достоевского, но не избавили от новых напастей.

II

В конце лета ему в руки попало только что вышедшее в Вюрцбурге французское издание книги некоего Поля Гримма с интригующим названием: «Тайны царского двора времен Николая I»[141]. Действие романа происходило в Петербурге в 1855 году, в последний год царствования императора Николая Павловича. Главным героем был изображен незаконный сын императора от его возлюбленной, актрисы Асенковой (которая в свою очередь оказывалась дочерью казненного декабриста Рылеева и цыганки — гадалки Марфуши). Савельев — так именовался герой — получил свою фамилию после смерти матери при поступлении его в сиротский приют. Судьба Савельева была связана с обществом Петрашевского; за участие в нем он поплатился десятью годами каторги, из которых отсидел половину, так как смог бежать из Сибири, пробиться на Кавказ в действующую армию рядовым, проявить себя в деле и заслужить военный крест.

Глава пятая первой части романа имела волнующее название: «Заговорщики»[142]. В подвале заброшенного дома на Выборгской стороне, куда пришел герой романа, Савельев, проходило собрание; первым, кого увидел побочный сын императора, был Достоевский. «На матрасе сидел председательствующий собрания, этот несчастный поэт, чья лира умолкла в казематах крепости и местах мучения»[143], — живописал автор, намекая на события ближайшего будущего.

Достоевский, открывая заседание, предлагал спеть песню на слова Некрасова — о той горькой участи, которая наверняка ждет их всех; и все собравшиеся тихо запели…

Заговорщики изображались автором как смелые и благородные люди; один из них, некто Михайлов, в своем выступлении заявил: «Мы разведчики будущего России, надежда нашей бедной, порабощенной страны. Не будем бояться никаких страданий… И даже если между нами и нашей целью разверзнется пропасть, бросимся в нее, как Муций Сцевола, чтобы, пожертвовав своей жизнью, ублаготворить богов…»

Целью же заговорщиков, как утверждалось в романе, была борьба за освобождение крестьян от помещичьей тирании и крепостного права.