Фиолетовый гном

Серега довольно отчетливо представлял себе свою будущую книгу. Броская ламинированная обложка, смешные рисунки на белом фоне и разноцветные, мохнатые, подпрыгивающие от веселья буквы. И бумага, бумага – главное, свежая, хрустящая, пахнущая клеем и типографией…

Постепенно остыл. Все равно ждал, но с изрядной долей самоиронии. Понятно, что не получится, мало у кого получается. Счастливчиков, попавших в издательскую обойму, по пальцам можно пересчитать, Жека правильно говорил.

Но вдруг? Бывает же! Случается иногда. В конце концов, чего только на белом свете не случается…

Когда он перестал ждать? Со временем. Постепенно. Как всегда. Ирония победила.

Как любит говорить Жека, графомания – пожизненное заболевание, но лечится шоковой издательской терапией. Похоже на правду…

Часть V Телохранитель

Теперь казалось – это было давно. Жил, как хотел, писал сказки и был от этого почти счастлив… Да, последнее время Серега начал все чаще вспоминать свои старые сказки…

Теперь, когда он вторую неделю жил в греческом доме с видом на морское приволье и вкусным запахом хвои, когда нависшие московские проблемы начали в духе закона перспективы мельчать и таять вдали, многое вспоминалось словно само собой.

А что еще делать в таком климатическом раю? Только вспоминать и думать…

Отрок, обдумывающий житье на берегу греческого моря – в этом определенно есть нечто античное, усмехался Серега. Застывшая скульптурность бытия, очередное свидетельство того, что мир меняется медленно, расставаясь с привычными формами туго и неохотно …

Проблемы – проблемами, конечно, куда от них денешься? Обступили, навалились, наехали… Да, сбежал по большому счету… И из Москвы, и от всех сразу. Главная проблема в том, что ему все это осточертело. Обрыдло – так выразительнее.

И как жить дальше? Пятый десяток пошел, сколько ни хорохорься, а все равно – годы… Слишком поздно, увы, чтобы что-то менять, и слишком рано, чтоб подытожить все вялым «так жизнь сложилась», как точкой – конец предложения.

Но сказки вспоминать было все-таки приятно…

Может, Жека виноват с его романом, рассуждал Серега почти серьезно. Испускает, змей, какие-нибудь писательские флюиды, то бишь антинаучные частицы творческой заразы. А он только губами шлепает, глотая их вместе с пивом…

Стоит задуматься о профилактической выдаче пару раз по шее тем, которые больно умные…

Понаедут тут, литераторы! Здоровому капиталисту некуда икрой харкнуть! В конце концов, литература – опиум для ума, почти как религия для народа, только ехиднее. В строительстве уютного, как пуховая перина, капиталистического завтра, господа, избыток воображения следует признать таким же раздражающим фактором, как пачку дрожжей в армейском сортире. С подобными замашками, граждане, мы еще не скоро построим общество идеального потребления, благодушного переваривания и оптимистичного, фонтанирующего испражнения…

А все-таки – было и у него время сказок! Творческий запой, как он его про себя называл, волнующий, как первая любовь несмышленого девственника. Просветление… Больше того, в лесу это было как вспышка, как спичка, зажженная кромешной ночью, мелькнула и погасла, а сказки – это другое. Глубже. Не просто понимание, но и чувство причастности особого рода…

Хорошо ему тогда жилось, вспоминал Серега. Радостно жилось, когда сюжеты сказок сами собой заплетались в голове в причудливые кружева фраз и абзацев, именно радостно, это слово подходит больше других…

Теперь он думал, что это было лучшее время в его жизни. Казалось бы – чего хорошего: брак рассыпался, лучший друг – предал, служебные перспективы – на уровне оператора пластиковой дубинки.

Нет, определенно, лучшее время…

Просто тогда он этого не понимал. Не сберег. Никогда и ничего не берег. Такой уродился. А он, между прочим, никогда насчет себя и не обольщался, что выросло – то выросло, господа идеальные потребители, способные консервировать даже дерьмо из-под себя…

Конечно, если бы он тогда не повстречался с Татьяной, рассуждал Серега, если бы она за уши не втащила его в охрану почти олигарха Шварцмана, сидеть бы ему в своей парфюмерной лавочке и писать сказки. Глядишь, и дописался бы до чего-нибудь стоящего, украсил существование чувством собственной гениальности, что тоже, безусловно, его украшает. Опять – если бы, да кабы, да во рту росли грибы… В сослагательном наклонении все-таки есть изрядная доля обреченности…

Просто судьба распорядилась по-другому, по-своему. Повела, потащила его по жизни, как на буксире по минному полю, щедро подсыпая в кормушку зелени, словно жеребцу в преддверии призовых забегов. Судьба виновата, кто же еще?

Или он так себя успокаивает?

Оправдывается? В чем?