Фирменные люди

– Здесь все надежно, – сказала Ольга, увидев мое выражение лица.

– Но если эта цепочка хоть раз порвется, в тюрьму-то сядешь ты.

– Ну... – Лицо у Ольги на мгновение застыло. – Если об этом думать...

– А сколько тебе платят, если не секрет?

– Четыреста.

Теперь мне стало жалко Ольгу. Если разобраться, то во всей этой структуре, где каждый обирает друг друга, все устроились относительно неплохо, потому что при деньгах и ни за что не отвечают. А главбух?

– Оль, а ты не продешевила?

– Нет, нам еще на обеды сто рублей дают, – сказала она как-то мрачно.

– Чудно.

Я представила только на минуточку, что я главбух такого же магазина. Вот я в первый раз прихожу на работу, окидываю взглядом драгоценные витрины, не зная, что мне со всем этим делать. Чувствую непреодолимую тошноту от неожиданно навалившейся ответственности, будто я беременна этим золотом. Я должна заботиться о нем, лелеять эти побрякушки и любить, чего бы мне это ни стоило. Представляю себя в своем так называемом кабинете. Вот я сижу на стуле и напряженно смотрю на чистую серую стену, ожидая своей участи – сейчас распахнется дверь и на пороге нарисуется то ли налоговый инспектор, то ли ОБЭП – Отдел по борьбе с экономическими преступлениями, или того круче – УБЭП – Управление по борьбе с экономическими преступлениями.

А бессонные ночи, полные страха и суеты, когда я должна смотать кассу, перепечатать, проверить и подписать все документы заново! Я все время посматриваю на дверь и жду, жду, что за мной, как в тридцать седьмом году, явятся молчаливые люди в штатском, чтобы предъявить мне страшные, но небеспочвенные обвинения. Я точно знаю, что в этом магазине все ненастоящее: и золото – не золото, и директор – не директор и даже деньги – не деньги. Но я должна, я просто обязана убедить пришедших в обратном и спасти магазин от штрафов и наказаний, защитить бедную, маленькую фирму моей подруги, которая мне и подругой-то никогда не была.

– А сколько вы сматываете оборотов? – нарушила я молчание.

– Примерно половину. – Улыбка снова тронула Олины губы. – Можно бы и больше, но у нас была недавно проверка, и если мы покажем меньше, то в следующий раз они привяжутся и начнут придираться и копать глубже. Закроют магазин, а это убытки.

– Оль, а ты посчитай: хозяйка привозит, допустим, десять килограммов золота в месяц. Сколько она платит за грамм?

– Оптом – пять-шесть долларов.

– Значит, вкладывает пятьдесят тысяч. А продает здесь?

– По двадцать, – ответила Ольга.

Я быстро умножила и вычла. Такие круглые цифры сами просятся, чтобы с ними что-нибудь сделали.

– Итого, навар – сто пятьдесят тысяч. – Я посмотрела Ольге в глаза. – И из них вы освобождаете половину от всех налогов?

– Ну да. – Оля помолчала и неуверенно добавила: – Семьдесят пять.

Я сказала, что подумаю, и поблагодарила Ольгу.

* * *

В тот же вечер я позвонила Наташе и отказалась от ее предложения, сказав, что меня пригласили на собеседование в крупную престижную француз–скую фирму.

Наташка отнеслась к моему отказу спокойно.

– Ну что же? Жалко. Счастливо.

Я ответила:

– Пока.

И положила трубку.

Глава 7

На следующей неделе я отправилась в фирму «Франсье».

Меня встретила Алена Ганская, директор по персоналу. Кажется, так называют эту должность? Я, конечно, не догадывалась, что эта высокая дама, выжимая последние соки из подчиненных, заслужила у последних лютую ненависть. Особенно не повезло тем, кому посчастливилось быть ее ассистентом.

Ганская была вся в черном. Она протянула мне костлявую ледяную руку. Я была готова к такому жесту – они все при первой встречи тянут руки, но ее ладонь была так безжизненна, что удивила меня, будто я пальцы мертвецу пожала.

Однажды на похоронах моего деда, когда наступили последние минуты прощания и гроб должны уже были опускать в глубокую яму, кто-то из родственников (их собралось много) первым подошел к телу и поцеловал его в лоб. Молча, вереницей взрослые склонялись над гробом и прикладывались губами к безжизненному лицу. Настала очередь нас, детей, впервые увидевших смерть так близко. Самая старшая внучка, Лена, студентка мединститута, испуганно прошептала: «Боже мой! Нам тоже идти!» Мы не могли вымолвить ни слова и, словно на ватных ногах, двинулись к гробу. Дед наш был волевым и очень строгим. С замирающим сердцем я приблизилась к его уже чужому лицу. Его лоб был ледяной и твердый, как камень.

А потом рабочие долго не могли опустить гроб, оттого что стал осыпаться край могилы большими оползнями песка. И бабки деревенские шептали: «Не хочет Николай Федорович в землю, упирается... Да-а, он-то любил жизнь!»

Я задержала руку Ганской в своей на мгновение и посмотрела в ее глаза – скрытные, туманные. Не могу сказать, что она была когда-то красива, скорее всего эта дама и в молодости не любила смотреться в зеркало, а с возрастом оно ей стало вообще не нужно.