Фитомания

…Минут через двадцать мы спустились в низину. Перед нами, в оранжевом мареве, простиралась болотистая равнина. Покрытая рыжим мхом почва колыхалась под ногами. Мерцающие бледные испарения были тут не столь душисты, но более откровенны, плотски грубы. В одном месте темнели несколько округлых пятен воды, похожих на болотные «окна», обычно представляющие собой незатянутую растительностью топь. Подойдя к одному из них, китаянка стянула с себя юбку и, присев на мшистый, покачивающийся край «окна», опустила в него ноги. И тотчас же озерцо словно вскипело. Не иначе клубки змей закопошились в нем. Скорее всего, это были какие-то неведомые мне водоросли (или нечто родственное коралловым полипам), голубовато-серого цвета. Они обвили ноги моей спутницы и продолжали извиваться, корчиться, скользя по ее икрам. Нетерпеливым жестом она дала мне знак, чтобы я поддерживал ее под мышки, и погрузилась по плечи в клубящуюся гущу растений. Мягкие шевелящиеся стебли, словно щупальца осьминога, живо оплели ее тело. Глаза китаянки закатились, оставив лишь слепые фарфоровые щелочки. Шумно дыша ртом, она изгибалась, крутилась, мотала головой, напрягала плечи, так что я едва ее удерживал. Ее сладострастные стоны, все более и более протяженные и экстазные, неописуемые гримасы ее лица изводили меня. Не выдержав, я склонился над ней и принялся целовать ее раскрытый рот, стремясь обвить языком – по примеру водорослей – ее трепещущий влажный язык. В этот момент она дернулась особенно сильно, выскользнула из моих рук и ушла с головой в шевелящуюся кашу стеблей. Не думая о последствиях, я бултыхнулся следом, успел поймать ее за волосы и подтянуть к поверхности… И только тут почувствовал, что весь опутан скользкими гибкими плетями, которые, змеясь, проникли в шорты и обвились вокруг моего члена. Казалось, меня лижут длинные языки, превращая тело в один изнывающий от блаженства возбужденный орган. Не знаю, как у меня при этом доставало сил цепляться одной рукой за кромку берега, а другой поддерживать мою китаянку. Лишь только кончив два раза кряду, я смог наконец кое-как выползти из этой хитроумной западни и выволочь мою подругу, совершенно размякшую и апатичную.

Мы лежали с ней рядом на крае коварного озерца, а наши ноги, опущенные в его растительную гущу, продолжали щекотать ненасытные создания. Мы жарко дышали и время от времени вздрагивали – то ли от этих змеиных касаний, то ли от пережитого экстаза.

5

Всю последующую ночь я вновь и вновь возвращался мыслями к тому болоту. А когда на рассвете я вышел из палатки по нужде и развратные растения этого бесовского острова опутали мои ноги, а к телу потянулись, раскрываясь на глазах, громадные бутоны – багряные, пурпурные, оранжевые с черным исподом, бокальчатые, воронковидные, одногубые и двугубые, – я вдруг ясно осознал, что влип. Я увяз, как муха в кувшинчике насекомоядного растения, я пленен этим островом навсегда (а «навсегда», как я понял, измеряется здесь двумя-тремя неделями). Казалось, и цветы это поняли и тянулись ко мне замедленно, томно, уверенные, что теперь я от них никуда не денусь. Они легко простили мне вчерашний срыв, как прощает женщина партнеру его неистовства. Они окружили меня своим греховным ароматом и нежными прикосновениями. И, как хмельной, я рухнул в самую гущу буйного цветника.

Трудно сказать, сколько времени я нежился и изнывал от блаженства в этом сладком цветочном плену. Точно одно – вечером я опять очутился в том злачном болотце. Погруженный по грудь, я чудом удерживался, раскинув руки вдоль его рыхлого края. А опутавшие меня, извивающиеся серо-голубые стебли, получившие меня в свое полное распоряжение, умело, утонченно и жадно выдаивали из меня мои жизненные соки.

Несколько дней подряд я не покидал это пагубное место, забыв про питье, пищу и сон, время от времени лишь выползая на мшистый берег, чтобы не умереть от перевозбуждения, и отдыхал с полчаса. Как-то в период такого отдыха у соседнего болотного окна я заметил человека, голого, как и я. Но затем он потерялся из виду и больше не показывался – возможно, не удержался и канул навек в шевелящуюся топь. Лениво я подумал о том, что я не должен был поддаваться. Ведь я прибыл сюда, чтобы написать правду об этом острове, а сам погряз в его безудержном разврате.

День на третий или четвертый я выполз наконец полностью, совершенно опустошенный, и проспал здесь же, на мягком, как постель, мху, едва ли не сутки. Пробудился я не то от голода, не то от нового плотского желания. Но одновременно я вспомнил про свою китаянку и, пошатываясь, побрел к лагерю. Странное тарахтенье над головой заставило меня поднять глаза. Кажется, впервые за время моего пребывания на острове я увидел в небе вертолет. Однако я был настолько истомлен, что не придал этому значения.

Американец лежал в той же позе, но с закатившимися глазами, и изо рта у него вырывались хрипы. Цветы, по очереди припадая к нему, выкачивали из него семя. Дождавшись, когда он обмякнет, я поинтересовался, где женщина.