Фицджеральд

Менкен, которого Фицджеральд называл «человеком, сделавшим для американской литературы больше, чем кто бы то ни было», неустанно боролся с цензурой, издевался над американской глубинкой (хотя сам жил в Балтиморе и сторонился столичной жизни), пуританским ханжеством и государственными порядками — а впрочем, легче сказать, над чем этот мизантроп и насмешник не издевался. Когда Фицджеральд в очерке «Отзвуки века джаза» пишет, что «век джаза» был веком крайностей и веком сатиры, то под сатирой он имеет в виду прежде всего Менкена. Вот одно из его любимых антиамериканских «bon mots»: «Правительство от имени коррупции, правительство от имени глупости, правительство от имени абсурда». Впрочем, почему только антиамериканских? Понятно, что угодить такому, как Менкен, было нелегко; Фицджеральду, по крайней мере, это удавалось редко. Менкен — напомним — терпеть не мог Зельду, говорил, что «Скотт ни черта не добьется в жизни, если не избавится от своей женушки». Фицджеральда же любил (если к такому человеку применимо это слово), что не мешало ему ругать его за «неряшливый, временами почти что неграмотный стиль», а его шедевр — «Великого Гэтсби» называть «не более чем лихим анекдотом».

В «Смарт сет» Фицджеральд, несмотря на «неряшливый, временами почти что неграмотный стиль», печатался часто, это был первый журнал, опубликовавший его еще принстонский рассказ «Младенцы в лесу»; всего же в 1921–1922 годах Скотт опубликовал в «Высшем обществе» восемь рассказов. До высшего же общества (с маленькой буквы и без кавычек) Фицджеральды недотягивали, да к нему и не стремились; они вращались в кругу литературной и артистической богемы, к которой, собственно, и принадлежали. Входили в этот круг и «правильные» — не чета Фицджеральдам — трудолюбивые и уравновешенные Бишоп и Уилсон, совместно редактировавшие, как уже говорилось, солидный, существующий и поныне журнал «Вэнити фэр». И гораздо менее правильные, склонные, как и Фицджеральды, к розыгрышу, эпатажу и рассеянной жизни, Менкен и Нейтен. Циники и бонвиваны, они прослыли неустанными ниспровергателями бэббитов — в жизни, и традиции «благопристойности» — в литературе. Нейтен, как и положено театралу, очень правдоподобно изображал неподдельную страсть к Зельде, сочинял ей пламенные любовные послания, которые со смаком декламировал в присутствии «обманутого» и не на шутку ревнующего мужа. Например, такое:

«Умопомрачительная блондинка, ты называешь меня многоженцем, а меж тем страсть моя к тебе столь же очевидна, сколь и единственна в своем роде. Неужто южные красавицы утратили присущую им проницательность? Как жаль, что твой благоверный пренебрегает своими супружескими обязанностями и променял тебя на жевательную резинку; я безутешен. Ничего не попишешь, таков удел всех без исключения мужей после пяти месяцев брака».

Менкен же избрал мишенью своих розыгрышей не самих Фицджеральдов, а их слугу в Грейт-Нэк, крошечного, безобидного японца по имени Тана, которого во всеуслышание объявил германским шпионом и которому посылал зашифрованные письма «из ставки», прикладывая к шифровке для пущей убедительности немецкую марку. Развлекались, словом, как могли. Случалось, правда, и работали — и тоже запойно, сутками. Фицджеральд, по крайней мере, трудился (и будет трудиться и впредь) по принципу: разом густо, разом пусто; мог, если надо было сдавать рассказ, просиживать, куря одну сигарету за другой, за письменным столом ночами, как это было, когда он летом 1919 года переписывал первый роман. А мог ничего не делать годами. С февраля 1926 года по июнь 1927-го из-под его пера не вышло ровным счетом ничего, и тогда он жаловался на лень, тоску и долги, сетовал, что устал «от вина и жизни». И его можно понять. Жизнь, тем более разгульная, — вещь утомительная.

Жизнь Фицджеральды, как мы убедились, и в самом деле вели разгульную, и собутыльников и светских знакомых — в основном, правда, мимолетных — у них в начале 1920-х появилось немало. Расширились и связи литературные. К Бишопу и Уилсону присоединился сначала Перкинс, который, впрочем, в бурной жизни молодоженов участия обычно не принимал — гранки и корректуры, которыми был завален его письменный стол в «Скрибнерс», а также пять дочерей он ни за что бы не променял на бутылку «бурбона» или на «шимми» в «Монмартре». А вслед за Перкинсом — Менкен и Нейтен. Отношения с такими яркими, остроумными, находчивыми людьми, как они, «стимулируют», но вот сердечной привязанности между редакторами «Смарт сет» и автором «По эту сторону рая» не возникло.

По-настоящему же дружеские отношения установились у Фицджеральда и Зельды с двумя парами.