Физик на войне

Первая военная зима в Донбассе. Противник занимает оборону вдоль железнодорожной линии между станциями Яма и Нырково. Получаю приказ связаться с наступающей пехотой. Командир батальона Деребчинский — веселый, жизнерадостный еврей из Одессы. Пока пробирался к нему вдоль неглубокой канавки, пулеметная очередь чуть не сшибла мою шапку. Деребчинский смеется: надо же пригибаться. Показал мне цели, главная это — железнодорожная будка на насыпи. Там малокалиберная немецкая пушка и пулемет. Выбрал свою позицию чуть подальше, в низине напротив будки, чтобы быть под траекторией полета снарядов. Так удобнее управлять огнем. Только расположились, как слышу — летят над нами снаряды. По звуку вроде наши. Снаряды не долетают до немцев и разрываются возле залегшей в снегу нашей пехоты. Вот тебе и на! Кто-то, не зная обстановки, дал команду на открытие огня практически наугад. По радио кричу: «Прекратить огонь, очень плохо!» Деребчинский наверняка подумает, что это я так стреляю. Поверит ли моим объяснениям? А стрелять-то мне непросто. Попасть точно в цель на большом расстоянии (орудия за 6 км отсюда) при крутой навесной траектории вообще шансов мало. А тут еще и условия специфические, четко корректировать огонь практически невозможно. За насыпью низина и перелеты не видны. А недолеты, даже совсем небольшие, недопустимы — попадешь в своих. По карте подготовил данные с запасом, рассчитывая на перелет. Выстрел! Слышу, как пролетает над нами «мой» снаряд. Доносится глухой звук разрыва за насыпью. Все правильно! Продолжаю стрельбу, постепенно убавляя прицел. Разрывов все не видно. И, вдруг, ура, не верю, своим глазам: четвертый снаряд попадает прямо в будку. Это какое-то невероятное везение. Объяснил потом комбату, что все-таки произошло. Он и не засомневался в истинности моих слов (принцип доверия действует). Даже не выругался, в сердцах только сказал, что это не первый раз, когда артиллерия бьет по своим. Меня же от души поблагодарил и преподнес двести граммов. На морозе это было не лишне. О моей удаче прочитал вскоре, по-видимому, с его подачи, заметку в нашей армейской газете. Правда, фамилия немножко переврана и назван командиром батареи, да и преувеличен мой успех. Но, все равно, приятно.

Кстати, о «наркомовском пайке». На передовой его всегда было предостаточно, так как действовала простая печальная арифметика. Водку выписывали на списочный состав заранее. Однако выдавали ее не перед боем, для «бодрости», как можно было подумать, а после него. Воевать надо было с умом, на трезвую голову. В бою же личный состав заметно убавлялся. Вот и оставались многие порции невостребованными.

Потом, когда линия была взята и я пробирался вперед, посмотрел на тех, кто остался лежать на снегу. На некоторых и крови-то не видно. Лица темно-серые и раны на них не красные, а какие-то белесые сколы. Будто не люди, а мраморные статуи. Не понимаю в чем дело. И вдруг дошло, — они погибли раньше, в предыдущих атаках. Было не до того, чтобы их вытаскивать. Напрасные пули и осколки попадали теперь в уже неживые, заледеневшие тела.

С Деребчинским приходилось встречаться не раз. Он был ранен, но вскоре вернулся в строй. Ко мне хорошо относился всегда радовался моему приходу. Часто я уходил от него с подарком, присланным из тыла. Ох эти трогательные подарки: вязаные рукавички, носки, четвертушки водки, какие-то консервы. Сами бедствуя, наши в тылу, в основном это были женщины, отрывали от себя последнее. В каком невосполнимом долгу мы перед ними за все!

Несколько иного плана был другой командир батальона, Шкрылев, которого я вспоминаю, если не с теплотой, то, во всяком случае, с уважением. Он перешел на строевую службу по собственному желанию из интендантов. Человек крутого характера. Первый раз я встретился с ним той же зимой в Донбассе. Его командный пункт находился в аналогичной железнодорожной будке, стены которой защищали от пуль. Впрочем, через слуховое окно вверху пули все же залетали. Осколком влетевшей туда разрывной пули при мне ранило одного из телефонистов. Наше наступление застопорилось. Шкрылев по телефону разговаривал с командирами рот примерно в таком духе: «Ты все еще сидишь в этом домике на окраине? Немедленно двигайся вперед, «огурчиками» тебе помогу». И тут же давал соответствующее указание командиру минометной роты. И далее: «Через полчаса выхожу к тебе. Если застану тебя на том же месте — пеняй на себя». Не думаю, что бы он когда-либо приводил в исполнение свои угрозы, но все же это как-то действовало. Шкрылев быстро пошел вверх по служебной лестнице. Через год я встретил его в должности командира полка. А еще через год он был уже командиром дивизии. На войне выдвигались действительно стоящие люди: смелые, здравомыслящие, решительные. И они сменяли, как это ни было болезненно, тех, кто исчерпал себя или просто не соответствовал должности. Хорошо это отразил, несомненно отзываясь на социальный заказ, А. Корнейчук в своей пьесе «Фронт».