И я просто делаю то, что изначально собирался. Сбегаю.
Я выхожу на улицу и впервые чувствую запах весны. Это что-то неуловимое, что я не смог бы описать при всем желании. Но становится понятно, что зима отступила. Я вдыхаю полной грудью и решительно шагаю в темноту.
В небе видны отсветы зарождающегося нового дня. Я улыбаюсь. Никто меня не видит, поэтому я себя не сдерживаю. Пусть.
Новый день и новое время года смешиваются с отголосками запаха полевых цветов. И это тоже что-то новое. Черт, я никак не могу собраться. Может быть, тогда стоит побороться? Но я даже не знаю, что нужно сделать, чтобы перекрыть увиденное в учебнике. В строчках и рисунках.
Я быстро дохожу до дома. Еще морозный ночной воздух подгоняет меня. Пока поднимаюсь к себе на пятнадцатый, гипнотизирую взглядом кнопку двадцатого этажа. Там живет Ян. Он принял бы меня и ранним утром, и его родители тоже. Мы с детства бегаем друг к другу. Точнее, я к нему. Но не сегодня. Мне нужно подумать.
Я открываю дверь квартиры, разуваюсь и краем глаза вижу фигуру отца в проеме кухни. Белая рубашка, натянутая между пуговицами на животе. Маленькая кружка, там два шота эспрессо. Никакого сахара и никакого молока, как и в его характере.
– Где был? – интересуется он и отпивает кофе.
– У Яна.
– А если честно? Барышев врать вообще не умеет, тяжело по жизни придется.
– У девушки, – почему-то говорю я.
Отец впивается внимательным взглядом мне в лицо и говорит:
– Зайди.
Я послушно иду на кухню и сажусь за стол, опуская голову.
– Не надо изображать маленького мальчика, Глеб. Ты уже взрослый. Давай договоримся. Ты говоришь мне правду, а я тебе доверяю.
Удивленно кошусь на отца. Он что, прошел какие-то курсы по воспитанию?
Говорю осторожно:
– Хорошо.
– Я должен знать, что ты на моей стороне, – он устало трет глаза, и я вдруг отмечаю, как он постарел, – это за Алиной мне приходится бегать по квартирам и кабакам, но в тебе я должен быть уверен. Хорошо?
Сначала меня придавливает к стулу ответственностью. Слишком большой для моих плеч. Как обычно.
Но потом я нахожу в его словах другой смысл и медленно говорю:
– Хорошо. Я был с Яном, потом напился и остался у девушки.
Судя по отцу, моя откровенность его обескураживает. Он задумчиво жует губу, а потом спокойно заключает:
– Спасибо за честность. И знай, что ты можешь обратиться ко мне в любой момент. Чтобы я забрал тебя, например. Необязательно оставаться у кого-то другого.
– Мне так хотелось.
– Это другое дело, – он улыбается и тянется к моей руке.
Я дергаюсь. Это годами выверенная привычка. Касания – только для наказания. Отец никогда нас не обнимал. Так у нас было заведено. Он смотрит на меня с новой эмоцией, которую я никогда раньше не видел. Это боль? Стыд?
Потом отец неловко похлопывает меня по ладони, ставит на стол кружку и поднимается. Смотрит на меня так, будто впервые видит. Я выдерживаю его взгляд.
– Я люблю тебя, Глеб. И я правда хочу быть с тобой заодно.
– И я тебя, пап.
Не могу избавиться от ощущения, что эти перемены слишком неожиданны и потому нереальны. И вдруг меня осеняет, пока я смотрю, как он обувается.
Я спрашиваю:
– Ты кого-то встретил?
Его взгляд красноречивее любых слов.
Я смеюсь, глядя на его напряженные скулы:
– Ладно, на сегодня и так достаточно. Потом расскажешь. Если захочешь.
Он уходит, а я остаюсь стоять перед закрытой дверью, опустив плечи. Потерянный и разбитый. Он годами воспитывал нас кнутом, без всяких пряников, а тут вдруг какая-то телка заставила его проявить эмпатию. То есть собственные дети – не заставили. Ну, что ж. Ладно.
Медленно поворачиваюсь и бреду в свою комнату.
Как только захожу, сразу понимаю – что-то не то. Просто чую. Оглядываюсь. Не вижу ничего конкретного, но смутно понимаю, что все передвинуто. Все не на своих местах.
Злость поднимается из грудной клетки к горлу, чтобы я смог глухо прорычать «Алина!».
Бросаюсь в ее комнату, не контролируя свои действия. Там все розовое до боли в глазах. Но я сую руку в кучу подушек и стаскиваю сестру с постели за локоть.
– Глеб! Совсем, что ли?!
Она щурится на меня, лежа на ковре в белой шелковой пижаме.
– Кого ты водила в мою комнату? – рычу я.
– Что?
– Алина, я знаю, что ты там была, хотя я запретил. Тупыми вопросами ты пытаешься выиграть себе время, но не выйдет.
Она сдается очень быстро и морщит лицо в плаксивой гримасе.
– Извини! Извини, понятно? Просто девчонки пришли, а ты очень нравишься Майе, так что мы просто… – тут она зажмуривается.
Не думает же она, что я ее ударю? Эта ее эмоция меня отрезвляет. Моя сестра без мозгов, но я же не совсем зверь. Я отпускаю ее руку и говорю мягче:
– Алина, мы договаривались.
– Я знаю! – с готовностью отвечает она, но просто потому, что хочет избавиться побыстрее. – Я больше не буду!
Я в растерянности смотрю в ее бестолковые глаза. Неужели это моя сестра? Где маленькая нежная девчонка, почему она превратилась в заносчивую идиотку?
Алина всегда была очень похожа на мать. Внешне, а может и внутренне. За это она чувствует вину перед всеми. Передо мной, отцом и собой.
Я глажу ее по голове, и этот жест ее обескураживает.