Физиогномика

Мастерство Гольбейна как живописца и замечательного рисовальщика хорошо известно. Однако я и не догадывался, что он способен достичь такого уровня мастерства в рисунках по воображению. Порой и его колорит, и манера рисовать весьма близки манере Рафаэля, и все же у меня нет ни малейшего желания сравнивать обоих художников друг с другом, ни, еще менее, находить у них черты сходства. В техническом отношении, изображение головы Христа у Гольбейна более реалистично, а с точки зрения выразительности — это своего рода яркие типажи, весьма далекие от идеальных прообразов. И напротив, мне еще не доводилось видеть ни одной вещи Рафаэля* которая не свидетельствовала бы об обратном. На мой взгляд, ни одна картина Гольбейна не достигает многообразной и неисчерпаемой силы выразительности итальянца. Картина Гольбейна “Мертвый Христос” — шедевр рисунка и верности природе, однако она лишена и тени возвышенности чувств, которая так характерна для Рафаэля. То же самое можно сказать и о Христе, изображенном^ на той же Тайной вечере. При всей простоте и достоинстве, сквозящих в лице Христа на картине Гольбейна, это лицо значительно уступает любому из идеальных образов неподражаемого гения Италии. И все же диву даешься, сколь многого удалось достичь этому швейцарскому гению. А ведь не будь он предоставлен себе самому, он, вероятно, достиг бы большего. У Гольбейна было достаточно сил для того, чтобы сравняться с тем, другим мастером, и ему не хватало лишь одного — возможности окончательно отточить свое мастерство благодаря созерцанию возвышенных образцов. Для любого из его творений характерно глубокое знание физиогномики. Кажется, что они проникнуты самим ее духом. Кроме верной расстановки акцентов и удачного сочетания отдельных черт, всем его лицам присуща особая одухотворенность, нежность, живость, энергия и обаяние. Всем его портретам Эразма, его Пеликану, Говарду, Мору присуща недостижимая и неописуемая духовная атмосфера, которой так недостает многим из блестящих портретов знаменитых мастеров. Судя по всем автопортретам Гольбейна, его лицо свидетельствует скорее о силе и целеустремленности, чем о возвышенности характера, поэтому он вряд ли когда-нибудь сумел бы достичь возвышенности образов Рафаэля, даже пройдя его школу. Однако сильной стороной Гольбейна является правдивое отображение действительности, а все лица и позы на его портретах глубоко реалистичны. Примером обоих указанных качеств и служит приведенный здесь образ Иуды. Удивительный реализм соседствует в нем с недостатком возвышенности. Апостол, даже и подверженный пороку скупости, — все равно остается апостолом, а перед нами — всего лишь лицо скряги. Это — физиономия подлеца, а не Великой Души, борющейся в тисках страсти. Сатана — пал, но и после своего падения сохраняет былое величие. То же самое можно сказать и о душе Иуды.

Такие сравнения кажутся парадоксальными, однако не стоит преждевременно отметать их в сторону. Они отнюдь не беспочвенны. Даже в своей подлости Иуда сохраняет свое величие, и даже его злодеяния все еще несут отпечаток апостольского достоинства.

Если бы Иуда выглядел так, как изобразил его Гольбейн, Христос никогда бы не сделал его апостолом. Человек с подобным лицом не смог бы выдержать и недели в окружении Христа. Трудно представить себе подлость в более гнусном обличье. Прячущееся под личиной лести выражение внутренней фальши, неискренности и хитрости передано превосходно, однако этого еще недостаточно для адекватного отражения позитивных качеств и великих данных человека, вошедшего в число апостолов.