Физиогномика и выражение чувств

Священник и солдат принадлежат к определенным общественным сословиям; они носят форму и внешние знаки, которые как бы врезываются в их кожу, мышцы и во все их существо. Жест солдата всегда точен, резок, энергичен: жест священника, податливый и плавный, словно парит в высших сферах, населенных херувимами. Солдат, даже в гражданском платье, всеми своими жестами выражает усвоенную им привычку повиноваться или командовать. Священник, даже в светском костюме, удерживает на себе следы рясы и узкого воротника; пальцы его как будто постоянно благословляют или разрешают грехи; его губы точно непрерывно бормочут унылую требу; он вечно находится в каком-то созерцании, словно беспрестанно чует благовоние небесного фимиама или какое-нибудь земное лицемерие. Один из лучших моих друзей, д-р Эммануил Мальфаки, полагает, что священника можно узнать по его нижней губе, всегда выдающейся, а иногда даже отвисшей, и еще по привычке мусолить себе палец, чтобы быстрее переворачивать листки своего молитвенника.

Легко также отличить от всех других людей моряка, кавалериста и танцовщика; само собою понятно, что это зависит от их особенного способа пользоваться своими ногами. Привычка к верховой езде достаточно ясно определяет национальную черту венгров, арабов и народов Аргентинской республики.

У часовщиков, банкиров, нотариусов, адвокатов есть также своеобразные жесты. Но здесь распознавание становится менее верным и довольно затруднительным. По этому поводу можно бы написать не одну любопытную страницу; забавные карикатуры можно бы нарисовать на каждую профессию, но из всего этого наука мало извлечет материала, пригодного для возведения солидных и положительных построений.

Глава XIX. Сдержанность и притворство выражения

Мимика есть эффект центробежного тока, исходящего из головного и спинного мозга. Если бы каждому волнению и каждому психическому явлению постоянно соответствовали известные мышечные сокращения или расслабления, то было бы весьма легко определить выразительное значение всякого мимического движения, как только под рукою имелись бы опытные данные, необходимые для составления уравнения. При этом условии мы могли бы не только понять смысл выражения, но даже измерить и степень вызывающей его силы. К сожалению, задача не может быть уложена в эти тесные рамки, так как она оказывается гораздо сложнее. В тот момент, когда волнение готово выразиться известным образом посредством той или другой группы мышц лица, туловища или конечностей, оно часто осложняется противодействующими или умеряющими моментами, под влиянием которых мимика испытывает различные модификации и, в конце концов, при одном и том же волнении может оказаться совершенно измененной. Таким образом, мы утверждаем, что мимически весьма редко выражаются простые волнения, и что, вообще говоря, мы имеем перед собою равнодействующую различных и противоположных сил, взаимно уравновешивающих и видоизменяющих одна другую. В этом состоит главное возражение, которое выставляется против физиогномики, в смысле толкования внутреннего человека, и которое послужило поводом для Лафатера написать его первый отрывок – об ошибках, приписываемых физиономисту[91]. Но это было столетие тому назад, когда защитник физиогномики не располагал экспериментальными данными, а также тонкими, строгими, неопровержимыми выводами науки, которые давали бы ему возможность возражать своим противникам с более солидным оружием в руках, проникая в самую сущность дела. Кроме этого затруднения, зависевшего от эпохи, в которую жил Лафатер, он, благодаря своей чувствительной натуре, обыкновенно быстро скользил по поверхности явлений, чтобы насладиться пылом того чувства, какое они ему внушали.

Мы согласны, что физиономист иногда заблуждается; однако, мы твердо убеждены в том, что подобные заблуждения указывают только на недостаток в нем проницательности, но отнюдь не доказывают, что наука, которою он занимается, сама по себе ложная. Построенное на ошибках физиономиста заключение, будто физиономика вообще не заслуживает никакого доверия, было бы равносильно утверждению, что разум – химера, потому что и всякому разумному человеку случается иногда поступать вопреки требованиям разума.