Физиология духа. Роман в письмах

Как они заблуждаются! Я вижу все совсем иначе. Жажда обнажить любимое существо, физически проникнуть в него, обладать им как предметом — те же сиптомы чисто мужского стремления к истине как к проанализированной, разъятой на составные в е щ и; то же самое стремление тянет разбирать готовые радиоприемники и собирать новые по схеме. Да, чувство истины как вещи из мира механики — ложно, но все же за ним — пусть искривленное в незапамятные времена — вечное стремление вглубь или ввысь. Материалистическое стремление к небу. Неуемное желание проверить, такова ли под платьем твоя возлюбленная, как положено всему их р о д у … И сначала — восхищенное удивление, робкое касание нагого — проверка: и вправду такова, смотри, и это есть, и это, ну надо же, из высшего мира — а все как у людей, как у тебя, хоть и по-другому... Да, сначала по видимости целомудренное восхищение, потом — спокойная констатация: как же еще? только так и может быть — и хорошо, и прекрасно; и наконец — привычное: “Ну да, дважды два — четыре; а дальше что?”. Этапы небольшого пути. Этапы честного служения лжи. Оказалось, мы открыли лишь то, что знали и так.

Да, стоит только вглядеться в происходящее, чтобы увидеть, нравится мне или нет: вампиризм в сильной степени присущ и мне. Глупо отрицать, вглядевшись, чуть-чуть освоившись с темнотой своей души, что мною в некоторой степени (скажем уж честно, в сильной степени) движет желание самоутверждения.

И, конечно, когда я пытаюсь заставить его отказаться от лишней рюмки, от нытья и вздорных ламентаций, демонстративно выхожу из комнаты, как только он заводит свою бесконечную песнь о непонимании и т. д., — я никогда не отделю в себе любовь к нему, исходящую строго из его пользы, любовь врача к пациенту (дурачок, я сама не хочу, чтобы так тяжело, все же повисает здесь, в семье, на мне, но что делать, если тебе может помочь только шоковая терапия!), — от желания поставить на своем (чтобы хоть раз все было по-моему, я тоже человек, с моим голосом тоже нужно хоть когда-то считаться).

Но мы служили лжи честно. И за это, за честность свою, — вознаграждены.

Обнаружение лжи как лжи, в самом умирании псевдоподвига — вот награда за доблестное служение ей.

Так обнаруживает себя, выглядывает из мутных вод и смотрит мне в глаза мое же лицо. Но я вижу, как из болотного зеркала неопределенности возникает рядом с моим лицом и ее , женское. Влюбленность никогда не умирает без вмешательства, без сопутствующей моей вине вины очередной ее.

В первую очередь это само ее отношение к тебе. Я испытал на себе воздействие только двух видов; исходя из своего житейского опыта, подозреваю, что третьего вида не существует вообще.

Первый — от начала до конца безоговорочное приятие меня. От меня ничего не требуют, как только чтобы я — был и позволял ей и только ей любить себя. Вроде бы чего и надо еще: тебя неизменно, преданно любят за то, что ты таков, как есть, ничего от тебя не требуя.

На самом же деле сталкиваешься с чем-то... С одной стороны, тебя просто боготворят, будто бы уж ты и только ты — свет в окошке; с другой же — относятся к тебе едва ли не как к любимой вещи, которая, чтобы ее любили, всегда должна быть всего-навсего под рукой. И только-то. Не они ли говорят без конца, что потребительство в любви, отношение к человеку как к вещи оскорбительно? А что сами? Все то же, выходит: источник любви ко мне — не во мне самом, а в ней, Душечке; в ней текут реки любви, всегда готовой — актуализоваться на любом встречном. Что прикажете думать этому первому попавшемуся из возможных встречных? долго ли он будет еще влюбленным, чувствуя себя случайным-до-гроба-любимым?

Самоутверждение? Что же, когда не самоутверждение. Гордыня? Еще какая гордыня. Но что делать? Важен результат. Не мытьем, так катаньем нужно заставить любимого сдвинуться; пока еще он любим — оставшейся энергией любви сдвинуть его с мертвой точки. Из любви же: завтра не выдержишь боли и гниения этой умирающей, агонизирующей любви, уйдешь, покинешь вахту, — кто ему поможет? Следующая баба, которая будет восхищаться им, пить с ним горько-сладкую, без конца “понимать” его, — и погубит окончательно, по своей глупой дурости?

Но имею ли право? Если не могу отделить в себе самой одно от другого, как сумею отделить в том насилии, которое чиню, насилие необходимое и разумное — от насилия, ломающего грифельный, твердый и хрупкий, стержень его личности? Он имеет взрослый опыт самостоянья, худо-бедно, а как-то прожил на своих ногах 30-40 лет до встречи со мной, не чувствует за мной права его учить, а за собой обязанности мне подчиняться. Это безусловное посягательство на суверенитет личности.