Физиология наслаждений

Если в руках славы имеется одна лишь мантия, которую она может набрасывать на плечи гениальных личностей, то честолюбие, напротив того, бережет на своих складах плащи, сшитые по всевозможным меркам и могущие приспособиться ко всевозможным мозгам. Страсть эта не столь чиста и не столь грандиозна, как любовь человека к славе, и в ней кроется не один элемент болезни. Слава метит на бессмертие и, измеряя умственным взором собственное величие, вовсе не помышляет о сравнительной мелочности других, будь это окружающие ее свиньи или львы. Славу охотно представляют себе в виде человека, упорно погрузившегося в созерцание небес и собственного бессмертия. Честолюбие же можно изобразить в виде человека, сидящего на холме, смотрящего на толпы людей внизу и усмехающегося при мысли, что стоит ему только сбросить обломок скалы, чтобы привести всех в смятение и ужас.

Жаждущий славы желает бессмертия и не хочет иной хвалы, кроме заслуженной; честолюбивый же человек пускает в ход все чужие мелкие и крупные страсти, предубеждения людские и низость человеческую, только бы возвысить себя выше других; ему абсолютно безразлично, на каком престоле он распускает свои павлиньи перья на седалище из мрамора или из грязи. Другое капитальное различие между наслаждениями славы и радостями честолюбия состоит в том, что первые могут быть испытаны во всей чистоте своей и в одиночестве кабинета, вторые же сияют в водовороте деятельности и власти. Честолюбец может даже расточать благодеяния, но только в виду собственной пользы. Во всем жизненном обиходе своем он бывает мономаньяком, в нем живет и преобладает одно только свойство, которому рабски подчиняются и служат все остальные умственные его способности. Он бывает и щедр, и эгоистичен с одинаковым равнодушием. Он то верен данному слову, то не держит ни одного обещания; он то суеверен на словах, то высказывает крайний скептицизм; он выставляет себя безразлично то благодетелем человечества, то палачом. Если помешавшийся таким образом на честолюбии и доходит до желаемой высоты без преступления, то это не может быть поставлено ему в достоинство, так как возвысившее его общественное мнение поставило его в необходимость быть честным и порядочным человеком.

Во всяком случае, общественная речь – этот безапелляционный решатель стольких вопросов – считает честолюбие страстью нейтральной, чем-то средним, витающим вечно на грани добра и зла, к которому всегда следует приставить прилагательное, чтобы определить его нравственное значение. Так, говорится «благородное честолюбие» и «честолюбие преступное».

Радостей честолюбия бывает достаточно, чтобы наполнить собой все нравственное существование человека, возмещая все прочие наслаждения жизни. Страсть эта еще неутомимее славолюбия и приравнивается иной раз не только к сумасшествию, но и бешенству, успокаиваясь только под могильной плитой. Честолюбец спазматически радуется первому коснувшемуся его почету, но отдыха и успокоения он затем уже не знает; он оглядывается по сторонам, чтобы высмотреть, не скрывается ли в тени какой-нибудь соперник; он бежит вперед, сжигая пространство, шествуя вначале пешком, затем – на лошадях, а потом – уже при помощи парового движения. Локомотив его бежит со всей силой бешеных паров, и нет топлива, которое бы удовлетворило желанной быстроте. Он кидает в печь машины целые поколения людей и, в вечном страхе, чтобы огонь не угас под его котлом, он ввергает в него лучшие свои чувства – дружбу, любовь и, наконец, собственное достоинство свое. Иногда рушится его бешено пущенный локомотив, и он бывает поражен его осколками на середине своего пути. Израненный и умирающий, он бродит по развалинам, расспрашивая, не разошлась ли о нем по свету дурная слава, и не может ли он устроить и новые машины, и новый разъяренный бег. Ежели бы Наполеону удалось стать владыкой Европы, то и тогда он не умер бы удовлетворенным.

Слава и честолюбие – это страсти, возникающие с первыми проблесками разума и кончающиеся с жизнью. В юности они сияют живыми лучами, но с годами свет их постепенно меркнет. Наслаждения их бывают почти исключительно достоянием мужчины; но когда женщина становится достойной славы, она возвышается до нашего уровня.

Во все времена и во всех странах люди бывали мучениками славы и честолюбия. Гений может создать около себя новую цивилизацию, но он не подчиняется условным ее законам; честолюбие же разрастется бешенее среди столкновения интересов, борьбы тщеславия в бурном водовороте людских скопищ. Болезнь эта, естественно, должна развиваться быстрее в Лондоне и Париже, чем в горах и захолустьях Швейцарии или американских дебрей.

Глава VIII. О более сложных удовольствиях самолюбия. Философия наград и премий

Со всеми нашими наслаждениями тесно связано удовлетворение самолюбия, и я рискну сказать, что для мира нравственного оно бывает тем же, чем клетчатка для мира физического. Вот почему так затруднителен анализ человеческих страстей при отделении самолюбия от остальных аффектов.