Физиология наслаждений

Эти наслаждения бывают доступны всем возрастам и людям обоего пола и всех стран, но не все одинаково способны предаваться им. Многие из нас не испытали в продолжение жизни ни малейшего пристрастия к собаке, как бы она ни была развита, умна и расположена к привязанности, а между тем подобные люди оказываются вовсе не лишены сочувствия к страданиям себе подобных. Но люди эти считают только человека сродным себе существом и вне собственной породы своей не способны видеть ничего, кроме пригодных для пищи быков, дичи, ими убиваемой, легко разводимых червей и всяких животных. Женщина же, наоборот, простирает пределы любимого ей мира до крайних пределов животного царства, мы часто можем видеть, как она высвобождает мошку из сетей паука и переносит ее в более безопасное место. В это время она вся трепещет от чувства оказанной защиты слабым и угнетенным, полюбив мгновенно крошечное бытие, бьющееся в ее руке, и, следя глазами за полетом бедной мушки, она посылает ей вслед эманацию теплейших пожеланий. Как часто насекомое, утопающее в ручье, заставляет женское сердце трепетать действительным чувством ужаса, и для женщины бывает истинным наслаждением забота о его спасении; старик вообще легче привязывается к животному, чем юноша, весь еще преданный отыскиванию взаимности у людей.

Бывает ли пристрастие к животным признаком сердечной доброты или эгоизма? Вот один из вопросов, часто возникающих у нас.

Некоторые горячо придерживаются того мнения, что человек, восторженно любящий свою собаку, выказывает тем чувствительность и привязчивость своей души; другие же, наоборот, с ужасом вспоминая о жестокой и сварливой старухе, страстно привязанной к скворцу своему или канарейке, утверждают положительно, что любовь к животным бывает признаком полнейшего эгоизма.

Анализируя это чувство, можно усмотреть степень эгоизма, которая, как неизбежная тень, сопровождает лучшие движения нашего сердца. Охотник до птиц, любящий доставляемое ими удовольствие, запирает их в клетку, женщина же, одаренная более нежным чувством любви, нередко выпускает их на свободу.

Наслаждения эти никогда почти не бывают простыми радостями; к ним всегда присоединяются удовольствия поимки, обладания и все прочие разнообразные формы удовлетворения самолюбия.

Птицы, полные движения и горячих порывов, глубоко заинтересовывают наше внимание, и любовь к ним бывает похожа на любовь к младенцу. Как часто, видя прыгающего у ног наших воробушка, мы спешим ему вослед, как бы желая разгадать жизнь, скрывающуюся в этом крошечном, горячем тельце, и приобщить себя, так или иначе, к внутреннему бытию этого маленького существа.

Приязнь наша к более крупным млекопитающим изменяется по личному характеру животного, так как здесь развитие интеллигенции обрисовывает уже нравственную индивидуальность каждого. Аффект, влекущий нас к общению с ними, менее жив в своих внезапных проявлениях, но более страстен, чем пристрастие наше к птицам. Интересует нас в них, уже не красота внешности или грация приемов и движении, сколько интеллигентное общение, отвечающее нашей о них заботливости. Безобразнейшая дворняжка может иной раз возбудить более живую приязнь к себе, чем красивейшая из глупых английских собачонок.

Привязанность к животным может быть усложнена теми же самыми элементами, которыми привлекают нас к себе и неодушевленные предметы. Так, некоторые увлекаются уходом за канарейками потому только, что одна из них увеселяла своими песенками болезненность его раннего детства, и вид этих птичек приводит ему на память и мать, и отцовский дом. Другой не может без удовольствия видеть ворону, так как ему пришлось принести сотни ей подобных на алтарь физиологических опытов и наблюдений. Третий не может завидеть петуха без некоего прилива сердечной благодарности, так как тот случайно разбудил его в то самое мгновение, когда он спал и его хотели ограбить. Один мой знакомый, наконец, всегда приветствовал вид шелкового кокона особенным блеском взгляда и умилением сердца, так как этому драгоценному китайскому переселенцу он был обязан всем богатством своего дома.