Физрук

— У площади, на последней линии обороны.

— Зовите сюда, — сказал он.

— Только он какой-то странный, — сказал Феликс. — Наши товарищи к нему на два метра подойти не могут, словно отталкивает их что-то.

— Это архилюбопытно, батенька, — сказал Ильич. — Ведите его немедленно.

— Это… — замялся Феликс. — Может быть опасно.

— Все в этой жизни может быть опасно, Феликс, — сказал Ильич. — Мужчины опасны, женщины опасны, от сердечного приступа вообще никто не застрахован. Но раз уж человек пришел, надо его выслушать. Только сюда его не ведите, я сам выйду.

Он вышел из мавзолея на прохладный осенний воздух и вдохнул его полной грудью, хотя это было и необязательно. Он любил осень. Прошлый раз у него все получилось именно осенью.

Соратники потом подвели, потомки не удержали, но это уже другой разговор.

Ходок стоял напротив входа, в круге свободного пространства, сам Феликс держался сзади и чуть поодаль, но не сводил с незнакомца глаз, готовый начать действовать в любом момент.

Ильич двинулся навстречу ходоку и обнаружил, ничего не мешает ему подойти на расстояние рукопожатия. Или удара ножом.

— Вождь, — при приближении Ильича незнакомец уважительно склонил голову.

— Не надо этих церемоний, батенька, — сказал Ильич. — Давайте познакомимся, для начала самое то.

— Меня зовут Соломон Рейн, — сказал ходок. — И я знаю, кто вы.

— Не из племени ли вы израилева? Впрочем, неважно. С чем пожаловали?

— Разговор есть, — сказал Соломон. — Но приватный. С глазу на глаз, так сказать.

— У меня от моих товарищей секретов нет.

— У меня есть, — сказал Соломон. — Если вас вопросы безопасности беспокоят, то это зря. Во-первых, я никоим образом не собираюсь причинить вам вреда, а во-вторых, в бою вы один стоите больше, чем вся эта толпа, и вам это прекрасно известно.

— Каждый человек должен чувствовать себя нужным, — негромко сказал Ильич. — Но желание гостя — закон. Давайте уединимся. Мы уединимся, Феликс.

— Пойду посты проверю, — сказал Феликс, на прощание одарив Соломона взглядом, холодным, как жало стилета, входящее тебе под ребра декабрьским утром. — Расходимся, товарищи. Здесь нет ничего интересного.

Товарищи разошлись на исходные. Ильич приглашающим жестом указал на вход в мавзолей.

— После вас, батенька.

В глубины они не пошли, устроились в гардеробе. Ильич присел на шаткий деревянный стул, оставшийся еще с прежним времен, и тут же принялся раскачиваться.

Соломон стоял.

— Итак, откуда вы, батенька?

— Издалека, — сказал Соломон. — Очень издалека.

— Из Владивостока?

— Из других миров, — сказал Соломон.

— Хотите встать в наши ряды и помочь общему делу?

— Хочу помочь, — сказал Соломон. — Но без вставания в ряды, увы.

— Тогда спрошу прямо. Вы, батенька, коммунист?

— Я сочувствующий, — сказал Соломон.

— Неопределившийся, значит. Вы хоть понимаете, батенька, что коммунизм — самая прогрессивная из возможных моделей построения общества?

— Со всем моим уважением, вождь, но я здесь не для того, чтобы участвовать в политических дискуссиях, — сказал Соломон. — Да и у вас на них осталось не так много времени. Грядет большая война, и враг уже на пороге.

— Нам не привыкать жить в окружении врагов, — сказал Ильич. — Кто на этот раз? Белогвардейцы? Эсэры?

— Наймиты капитала, — сказал Соломон.

— Почему мои товарищи не могут к вам приблизиться? — внезапно спросил Ильич.

— Потому что на мне лежит аура отпугивания нежити, — сказал Соломон.

— А я тогда почему могу?

— Потому что на высшую нежить эта аура не действует.

— Вот, значит, как.

— Вы знаете, кто вы?

Ильич задумался, но раскачиваться не прекратил. Стул скрипел.

— И кто я? — спросил Ильич после нескольких минут молчания.

— Сначала ответьте на мой вопрос, — сказал Соломон. — Какие чувства вы испытываете, глядя на меня? Жгучую, переполняющую ваше существо ярость?

— Пожалуй, что так, — несколько смущенно сказал Ильич.

— Вы не находите это странным? Ведь вы же меня совсем не знаете.

— Нахожу, батенька. Но в мире сейчас столько всего странного происходит…

— Это не ваша эмоция, — сказал Соломон. — Она навязана вам извне.

— Кем же?

— Тем, кто вас создал.

— Полагаю, вы знаете, каков будет мой следующий вопрос.

— Система, — сказал Соломон. — Вас создала Система. Как вам удается сдерживаться?

— У коммуниста должен быть холодный разум, — сказал Ильич. — Что такое Система?

Соломон объяснил. Опустив, впрочем, некоторые подробности.

— Архизанятная история, — сказал Ильич. — И каково же мое место в этой Системе?

— Вы — уникальный именной континентальный рейд-босс, — сказал Соломон. — Искусственная сущность, сохранившая часть воспоминаний своего прототипа.

— И что означает этот набор слов? Если вы изволите изъясняться в понятных мне терминах.

— Представьте себе большую игру в "Зарницу", — сказал Соломон. — Вы — как флаг в этой игре, тот самый, который стремятся захватить все игроки. Только вас они захватывать не будут. Они попытаются вас убить.

— Игра, значит?

— Для миллиардов людей во вселенной эта игра заменила жизнь, — сказал Соломон.

— Значит, это Система во всем виновата? Эта она извратила саму суть нашего учения, сделав меня повелителем… нежити?

Соломон кивнул.