Флаг миноносца

Оглушённый, он пролежал несколько минут, не понимая, жив он или нет. Уши заложило, глаза слезились. Сомин пошевелил руками, ногами, повертел головой и пошёл, уже не падая и не пригибаясь.

Когда он добрался до холма и вошёл в блиндаж, телефонист докладывал командиру полка:

— Прямое попадание в КП третьего дивизиона. Пономарёв и все остальные убиты. Сорокин тяжело ранен.

— Не может быть! — воскликнул Сомин. — Я только что оттуда.

— Точно, — подтвердил телефонист. — Передаёт командир батареи.

Арсеньев провёл ладонью по лбу. Все, кто был в блиндаже, встали. Несколько секунд продолжалось молчание, потом Арсеньев обратился к Будакову:

— Вам надо немедленно идти в третий дивизион. Там остались одни молодые комбаты. Разберитесь во всем и обеспечьте ведение огня. Через двадцать пять минут — полковой залп.

Будаков заторопился. Бумаги, которые он пытался собрать в папку, разлетались под его руками.

— Есть, товарищ капитан второго ранга! Разрешите только связаться с дивизией, получить новые цели.

— Разрешите мне пойти в дивизион! — поднялся первый помощник начальника штаба — капитан Ермольченко. — Подполковнику Будакову все равно придётся возвращаться, а я смогу пока остаться на дивизионе, — он надел фуражку, сунул в карман портсигар и коробку спичек.

Яновский пристально посмотрел на капитана. В нем не было и тени рисовки. Подобно многим русским лицам, лицо донского казака Ермольченко говорило о присутствии татарской крови в каком-то отдалённом поколении его предков. Высокий, пожалуй, немного грузный для двадцати шести лет, Ермольченко производил впечатление человека, у которого смелость идёт от сознания собственной силы. Сейчас он вовсе не считал, что совершает какой-то особо смелый поступок. Риск, конечно, был, но разве возможна война без риска? А, кроме того, ему гораздо больше нравилось служить в дивизионе, чем в штабе полка.

— Пусть идёт, — сказал Яновский, — я тоже думаю, что начальник штаба здесь нужнее.

Арсеньев кивнул головой. Ермольченко вышел, а Яновский повернулся к Сомину:

— Вы чего ждёте, Сомин? Ты его вызывал, Сергей Петрович?

— Я вызывал, — Будаков уже обрёл свой невозмутимый вид. — Надо перевести автоматические орудия в другое место.

Яновский посмотрел на Будакова, не скрывая возмущения:

— Для этого потребовалось вызывать человека во время артобстрела?

Будаков сделал вид, что не расслышал.

Из первого и второго дивизионов тоже сообщили о потерях, а день только начинался. В этот день дивизии генерала Поливанова так и не удалось продвинуться вперёд. Понеся большие потери, наступавшие батальоны возвратились на исходные позиции.

3. ПОПУТЧИКИ

Вечером прощались с убитыми. Яновский пришёл в третий дивизион вместе с Соминым. Трое офицеров и пять бойцов лежали рядом на траве, засыпанной комьями земли. Лица убитых в полутьме казались похожими одно на другое. Ермольченко, которого легко было даже сейчас отличить от моряков по его армейской фуражке, выстроил дивизион.

— Вы что-нибудь скажете? — спросил он Яновского.

Яновский сказал всего два слова:

— Прощайте, товарищи.

Тела положили в кузов полуторки. Их решено было похоронить в лесу. Это поручили Сомину, так как ночью его орудиям вряд ли придётся действовать.

Двое живых — Писарчук и Куркин — сели рядом с мёртвыми. Машина тронулась. Яновский выстрелил из пистолета, и третий дивизион из всех своих установок прицельным залпом по врагу салютовал памяти погибших.

Проехав через Крымскую, мимо разбитого консервного завода, выбрались на шоссе. В полнейшей темноте доехали до поворота на просёлок к лесу, где оставались полковые тылы. Здесь машину Сомина остановил верховой с красным фонариком. Другой всадник подъехал к кабине. Его небольшая лошадь все время мотала головой. В стороне, у грузовика, стоящего на обочине, виднелись силуэты ещё нескольких человек.

— Куда путь держишь? — спросил верховой, наклоняясь к окну.

— В лес. Хоронить убитых, — угрюмо ответил Сомин.

— Из какой части?

— А сами вы из какой? Дайте дорогу!

Всадник наклонился ещё ниже:

— Не узнаешь? А ну, взгляни!

В глаза Сомина ударил свет карманного фонаря. Потом жёлтое пятно скользнуло по шее лошади, вверх по шинели, задержалось на морщинистом, бритом лице немолодого уже человека и погасло. Этого человека, предпочитавшего свою лохматую лошадку автомобилю, действительно знали все. И как это Сомин сразу не узнал хрипловатый голос генерала Поливанова?

— Простите, товарищ генерал! — Он выскочил из машины и доложил: — Лейтенант Сомин из гвардейского полка моряков. Командира дивизиона везу, Пономарёва, и ещё семь человек офицеров и матросов, — потом добавил совсем тихо: — Обидно очень, товарищ генерал, вместе сидели, в одном окопе.

Поливанов заглянул в кузов:

— Знаю Пономарёва. Верно говоришь, обидно. Ещё немало здесь положим народу, а голубую ленточку прорвём! Прорвём, лейтенант?

— Прорвём, товарищ генерал! — убеждённо ответил Сомин. — Обязаны прорвать.

Генерал тронул лошадь:

— Поезжай! На обратном пути захватишь вот этих медиков, — он указал на тёмные фигуры, стоящие на краю дороги, — машина у них отказала. До утра не починить.