Флагман футбола

Легко сказать – правду! А где эта футбольная правда? Я за ней гоняюсь с детских лет и никак догнать не могу. Более того, почти убедился, что в футболе правда, в смысле – истина, понятие неуловимое. Потому и буду избегать безапелляционных суждений. Поседев в дискуссиях, на опыте убедившись в непознаваемости до конца философии игры, в бесплодности что-либо доказать оппоненту, обращаюсь к самой счастливой поре человеческого существования – к детству, чтобы начать безыскусный рассказ о прожитом.

1.

Детство наше прошло на Пресненском Камер-Коллежском валу. Когда-то весь город опоясывал земляной вал, сооруженный в XVI веке для защиты от неприятеля. С укреплением Российского государства значимость крепостной стены утрачивалась и вал приходил в разрушение. Когда же после пожара 1812 года Москва начала перестраиваться, то решено было остатки вала снести и былое кольцо укреплений превратить в проезжую улицу. Но старые названия «отрезков» вала сохранились в названиях улиц. Наш отрезок тянулся от Триумфальной до Пресненской, то есть от Александровского (Белорусского) вокзала до Прохоровки (Трехгорной мануфактуры).

Маленький домишко-особнячок с небольшим двориком, усаженным полдюжиной тополей, вмещал две семьи знаменитых егерей: Дмитрия и Петра Старостиных. В крохотных комнатушках проживало двенадцать человек, представляющих три поколения. Самое многочисленное последнее: у Дмитрия Ивановича и Агафьи Никифоровны один сын – Иван, а у Петра Ивановича и Александры Степановны нас шестеро – Николай, Александр, Клавдия, Андрей, Петр, Вера. Главенствовала в семье бабушка Надежда Терентьевна, мать Дмитрия и Петра, которую в ранние годы не миновала тяжелая доля крепостной крестьянки.

Жизнь на валу пробуждалась затемно. Унылый протяжный гудок заводской трубы призывал рабочий люд к тяжелому двенадцатичасовому труду в расположенных напротив нашего дома Брестских мастерских. Затем улицы оживлялись разносчиками: зеленщики, молочницы, фруктовщики, пышечники предлагали свой разнообразный товар. Разноголосый шум стоял в воздухе. «Старре берре», – кричал старьевщик. «Пельсины-лимо-о-оны», – вторил фруктовщик. В какофонию звуков вплеталось увесистое буханье тяжело ступающих по булыжной мостовой груженых битюгов, тянувшихся гужом по Пресненскому валу, звонко цокали подковами лошади легковых извозчиков. Доносился издалека лязг трамвайных звонков, громкое кваканье автомобильного сигнала, пугающего лошадей. И все это кричащее, звякающее, никем и ничем не управляемое и не регулируемое шумовое звукоизвержение ни больших, ни малых не раздражало. Да и сейчас, когда смотрю старую хронику, сожалею, что кино в то годы было немым и не может передать полноты жизни города моего детства, в том числе и колокольного звона – музыки великой скорби и веселья народной души.

В нашем доме господствовал патриархальный уклад. Братья-егеря были благонравными семьянинами, воспитанными под большим влиянием старообрядческих устоев. У псковичей древлее благочестие было широко распространено. В том числе и среди егерских семей, коренных жителей Псковской губернии, которая славилась в дореволюционной России профессиональным уклоном в подготовке мастеров охоты на красного зверя: отсюда и псковичи, то есть егеря. Обряды православной церкви исправно соблюдались, и домочадцы должны были следовать примеру старших – в положенные посты говеть, исповедоваться, причащаться, в двунадесятые праздники обязательно посещать церковь.

Основные принципы воспитания младших сводились прежде всего к уважению старших и к примерному поведению. Разумеется, такие нравственные категории, как честность и правдивость, красными буквами были вписаны в кодекс благонравия. Средствами педагогики служили, прибегая к терминологии из футбольной судейской практики: устное предупреждение, желтая карточка – «встань в угол» и красная карточка – арапник. Все три формы воспитующего воздействия я испытал в детстве на себе изрядное количество раз.

Крикливость не поощрялась. Но бесконечные споры возникали стихийно. Все поколения спорили жарко, во все легкие, непримиримо отстаивая свою точку зрения. Нередко со двора доносился взбудораженный нашими криками лай охотничьих собак, соскучившихся сидеть без дела в своем дворовом флигеле. Главным катализатором возбуждения служило ироническое выражение: «Юпитер, ты сердишься – значит, ты не прав!» Склонность к юмору регулировала степень раздражительности сторон. Зачастую почти бранная тональность сменялась громозвучным обоюдным смехом – признак духовного и телесного здоровья.

Память хранит постершиеся странички наиболее значимых тем, обсуждаемых в семейных спорах. Это «Дело Бейлиса», занимавшее большое место в газетах в течение нескольких месяцев, распутинская эпопея, не утихшее возмущение авантюрной войной с Японией, Ленские расстрелы и другие социально-политические потрясения, которые остались в памяти шестилетнего мальчика, пытливо прислушивавшегося к словесным потасовкам разгоряченных взрослых.