Фламенко

Мы встаём в пару — попробовать. Выясняется, что у Наташи нет подходящей музыки — танго не очень-то подходит. «Ничего», — говорит мой нежданный партнёр и начинает отбивать ритм ладонями. Сразу задаёт сложный, ломаный компас. Я не успеваю удивиться, мне хочется тут же выполнить рисунок. Это для меня новое и оттого чуть захватывает дух.

Ходить по этажам всегда холодно, поэтому я взяла с собой шаль. Как она мне сейчас пригодилась! Сделаю вид, что это мантилья…

Сразу улавливаю настроение, сливаюсь с ритмом в одно. Ноги, кажется, живут самостоятельно, руки разворачивают мантилью. Я выгибаю спину и бросаюсь в водопад байле — танца. Музыка не нужна, я и так её слышу. Владимир начинает сапотеадо, устремляясь за мной. Он уже не хлопает, его руки, словно внезапно обретают упругость, ловят ветер, несут его в прозрачную бездну за мной, за мной, за мной… Во фламенко тангос.

Он — чёрная птица, а я — вихрь, кружащий лёгкую шаль. А теперь мы оба — птицы, и небо, расколотое пополам, зовёт нас к себе. Наконец, птица только я, а он — что-то стремительное, сверкающее и странное, какая-то сущность, наполненная смыслом. И я уже знаю, что это за сущность. Я чувствую её смысл и устремляюсь туда, где кантаор Золотой дождь шепчет свою странную песню…

«Люди делятся на две категории. По времени, затраченному на подбор слов для ответа.

Мало или много.

Сложно. Вежливо, чтоб не обидеть. Корректно, с учётом психологического портрета.

Коротко или длинно, ёмко или пространно — но всегда обдуманно.

Или же — просто. Без подтекста. Без оглядки на ситуацию, на личность, на последствия.

Люди делятся по количеству полутонов. Мягких и резких, сплошных и мазками. Люди — это рисунки на полотне познания. Моего познания жизни.

Люди разные энергетически. Лидеры и сочувствующие. Водопады и озёра. И есть ещё течения, турбулентные потоки. Их я боюсь больше всего.

Как отличить силу от слабости? Страх от смелости? Чуткость от равнодушия?

А я умею рисовать лица.

Наносить штрихи — черты, что каждый прячет, но они неизменно вылезают наружу.

Дай мне руки, я закружу тебя в этом ритме.

Не надо ждать, не надо притворяться.

Просто иди за мной. Вторь мне. Танцуй со мной.

Я — пульс. Я — фламенко. Я — Дождь золотой»…

Дождь увлекает меня в свой золотой танец, и мне кажется, я слышу в его шелесте все песни старой Андалусии…

Мы танцевали бы, наверное, до вечера, но внезапно я вспоминаю о времени и оглядываюсь. Владимир тоже останавливается. Вся Наташина группа, да ещё куча народа наверху на смотровой площадке взрываются аплодисментами.

Подходит Сергей Петрович — он, оказывается, тоже был здесь и видел танец.

— Да, это то, что нужно, — тихо говорит мне хореограф и протягивает руку Владимиру. — Добрый день…

Иду домой счастливая. Ветер в небе, оставшиеся листья на деревьях, мерзлая слякоть под ногами — всё поёт и вторит мне. Фламенко тангос…

Художника нет и сегодня, но теперь меня это не огорчает.

На завтра назначена репетиция, хотя, думаю, она не нужна. Танец во мне, и теперь я его не забуду.

День выступления

Просыпаюсь, будто от толчка. Сегодня!

Неделя пролетела, как один миг. Каждое утро я бежала в танцзал в предвкушении чуда. Мой танец! Лёгкий, как искристое вино, обжигающе-опасный, как низвергающаяся лава, ослепительный, как молния, нежный, как…

Как мужчина. Зачем искать более подходящее сравнение, если это так?

Сергей Петрович больше не включал ритмизатор. Мне казалось, что теперь он встроен у меня внутри. Владимир ли тому виной, или так удачно сложились обстоятельства, но фламенко неожиданно повернулся новой, не знакомой ранее стороной. Танец одиночества становится танцем-для-двоих, при этом не теряя прежнего горьковато-кофейного привкуса…

Зал полон, билеты раскупили ещё накануне. В последний раз расправляю перед зеркалом оборки нового, специально сшитого платья — чёрного с зелёным и золотым. В отличие от традиционного красно-бело-чёрного, сочетание цветов очень необычно, даже вызывающее. Но это на первый взгляд.

Цветовую гамму предложил Владимир.