Читаем FLATUS VOCIS полностью

Артемий принялся с показной леностью рассматривать протянутую ему книжицу и через некоторое время вполне спокойно констатировал:

– Книга сия мне не известна, однако беглое ее изучение позволяет судить, что отсутствие ошибок на некоторых ее страницах вполне компенсируется тем, что на остальных их по пять!

– Мне импонирует ваша филологическая подкованность, однако я спрашиваю Вас не об орфографии, а о содержании! – полковник начинал злиться.

– Я думаю, что в государстве, в котором всегда гордились революцией, не следует удивляться ее спорадическим вспышкам. – ответил Артемий.

– Мы говорим не о революции, а о терроризме! – возмутился полковник Капронов. – Взрыв жилого дома! Дюжина раненых! Наш долг, равно как и долг всех порядочных граждан, это прекратить!

– Но это не прекратится даже тогда, когда мы отдалимся от двадцатого века настолько, что археологи будут путать бюстик Дзержинского с Костенковской мадонной.

– Достаточно шуток! Мы предлагаем Вам сотрудничество! – твердо проговорил Капронов.

– Надеюсь, что ваше предложение будет более политкорректным, чем совет евреям использовать мацу в качестве коржей для торта-Наполеон? – с серьезностью в голосе осведомился Артемий.

– У Вас нездоровые ассоциации и масса предубеждений в отношении нашей работы! – отметил полковник.

– Боюсь, что отсутствие предубеждений в отношении вашей работы грозит значительно большими неприятностями. – усмехнулся Артемий.

– Рад, что Вы, хотя и в столь извращенной форме, но понимаете серьезность Вашего положения. – с угрожающим безразличием в голосе произнес Капронов, подписывая пропуск.

– Я тоже весьма рад, что кажущуюся несерьезность собственных высказываний могу компенсировать хотя бы отмеченной вами «серьезностью своего положения». – подчеркнуто вежливо ответил Артемий. – Кстати сказать, надеюсь, что «серьезность моего положения» не предполагает какое-либо новое назначение или присвоение внеочередного звания, например, ефрейтора?

– Вот Ваш пропуск, покажете его дежурному. – устало проговорил Капронов. – При необходимости мы вызовем Вас вновь.


23


До 1984 года Егор Каляев учился в университете имени Патриса Лумумбы. Ему предстояла счастливая карьера коммунистического миссионера. Великая Cоветская держава готовила его стать «ловцом душ» африканских франкофонов. Теплые страны, слоны, пальмы, свободное владение французскими переводами Маркса. Однако артистичность натуры и саркастический склад ума поставили на всем этом жирный крест.

Однажды в факультетской стенгазете, которую неизменно поручали делать именно Егору, появилась фотография группы камерунских студентов, читающих марксистскую литературу в ленинской комнате. Под фотографией каллиграфическим почерком было выведено: «Красный уголёк». Деканат и спецчасть смысл шутки уловили несколько позже гогочущих студентов и в отместку за собственное опоздание созвали комсомольское собрание, поставив вопрос об отчислении.

Егор же, вместо того, чтобы прилюдно покаяться в содеянном, на вопрос о том, не является ли это простой орфографической ошибкой и не следует ли правильно читать «Красный уголОк», внезапно ответил, что товарищ Сталин не рекомендовал заменять букву ё какой-либо иной буквой, о чем в 1948 году был подписан соответствующий указ, с тех пор исполняемый одним лишь журналом «Огонёк».

Решение было вполне справедливым. Конкурс на факультет Егора был в те годы огромный. Одной неправильной буквы в сочинении на вступительном экзамене вполне хватило бы для того, чтобы быть отсеянным при приеме. Стоило ли удивляться, что столь же немногого потребовалось и для решения вопроса об отчислении.

С тремя курсами Лумумбы за плечами, покинув пестрое общежитие на Миклухо-Маклая, Егор устроился художником-оформителем в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького. Работа, хотя по советским меркам и относилась к разряду творческих, была, в действительности, занудной. Все ее разнообразие заключалось в том, что одни лозунги надо было выписывать красными буквами по белому фону, а другие – белыми по красному. Тем не менее, Егор быстро нашел себе утешение, философски заключив, что в сложившихся обстоятельствах верхом творческой мысли было бы непротивление самообличающей тупости окружающего мира. Движимый подобного рода толстовством, он решил для начала не противиться превращению начальственной глупости в достояние советской общественности, и когда ему принесли очередной утвержденный директором парка текст плаката ко Дню победы, он так и вывел аршинными белыми буквами на гранатово-красной материи: «Слава защитникам обороны Москвы!» Кого-то, помнится, наказали. В общем, был столь важный для художника общественный резонанс.

Так день за днем вполне можно было бы потратить и всю жизни на препирательства со властью и пассивное диссидентство яснополянского уклада, но тут случилась горбачевская перестройка и егорова подвижническая борьба утратила всяческий смысл.

Завертелась невероятная кутерьма. Потаенные мысли диссидентствующей публики превратились в смелые возгласы, возгласы – в крики, крики – в удивительные карьерные взлеты.

Перейти на страницу:

Похожие книги