Флегетон

Наш малопродуктивный спор прервал поручик Усвятский, зазвавший генерала на партию в преферанс. Туркул разделал поручика под орех и потребовал в качестве выигрыша весь гонорар от бессмертного романа о капитане Морозове и поручике Дроздове. Деваться поручику было некуда, и он принялся сочинять очередную главу. Ежели не ошибаюсь, господа офицеры сейчас на пути в Кремль, где они должны похитить иерусалимского барона господина Бронштейна.

Вернусь, однако, к моему дневнику. Последний день Уйшунского боя описан там достаточно подробно. Насколько я помню, я делал заметки как раз в те минуты, когда красные уже выходили на дальность пулеметного огня. Последнее, что я тогда записал, было обещание дать трое суток ареста поручику Усвятскому за глумление над непосредственным начальником. Потом я сунул дневник в полевую сумку и взялся за «цейс».

В общем, веселились мы рановато. Крышка котла была закручена, но в самом котле бурлило вовсю. Не менее шести тысяч красных, сообразивших, наконец, что Яков Александрович опять их обставил, повернули назад и на максимально возможной скорости ушли к Уйшуни, надеясь вырваться из Крыма. Их было вдвое больше, чем нас, и хотя артиллерию они уже успели бросить, их оставалось, действительно, много, умирать им не хотелось, а выжить они могли, только вырвавшись из капкана.

Они шли не колонной, как мы поутру, и даже не цепью. Они валили валом – громадной толпой, увязая в грязи, падая и снова двигаясь прямо на наши пулеметы. Вообще-то говоря, подобная толпа – великолепная мишень, но в такой ситуации это был единственно возможный шанс. Передние падали, но сзади валили все новые и новые, и эта масса, достигнув наших окопов, неизбежно смела бы нас и вырвалась на волю. Прямо над ними кружились несколько наших аэропланов, но их огонь только подхлестывал эту ораву. Артиллерия дала залп, и в людской каше образовалось несколько промоин, которые через мгновенье вновь сомкнулись. Они уже были близко, и я мог рассмотреть лица. Зрелище оказалось не из самых приятных, и я убрал свой «цейс».

Почти тут же ударили пулеметы первой роты, потом заговорили мои «максимы» и «гочкисы». Дистанция – минимальная, промахнуться было практически невозможно. Первые ряды упали сразу, но тут же оказались под ногами бегущих сзади. Пулеметы били, били длинными очередями – очевидно, у пулеметчиков начали сдавать нервы.

Я часто слышал, как поют идущие в атаку. Собственно, мы сами пели про белую акацию, пели дроздовцы про черный «форд», да и красные часто подбадривали себя «Интернационалом» господина Евгения Потье, а порою имели наглость петь нашу же «Акацию» на свои хамские слова. Признаться, слушать, когда поет враг, не особенно приятно. Для этого, вообще-то говоря, и поют, сие было ведомо еще в древней Спарте. Но эта толпа не пела. Когда ударили пулеметы, красные завыли, зарычали, заорали... Трудно передать, как это звучало – но звучало страшновато. Только жажда жизни могла пробудить у людей этот допотопный первобытный ор. Так, вероятно, ревели, когда шли на мамонта. Я выдернул бинокль из футляра и заставил себя взглянуть поближе. Да, страшно. Таких у людей лиц не бывает, вернее сказать, у людей не должно быть таких лиц... А толпа, топча мертвых и раненых, подкатывала все ближе, и становилось ясно – нам ее не удержать. Собственно, по мне, пусть себе валили бы назад, в Большевизию, но для этого им сначала надо было убить нас.

И тут нам с ними мириться не на чем!

Эти минуты под Уйшунью я вспоминаю всегда, когда в моем присутствии господа умники начинают говорить о смысле Белого движения. Я тоже умею произносить словечки вроде «братоубийство», «русская кровь» и прочего подобного, но когда перед тобою толпа, орда, прущая, чтобы затоптать тебя и твоих товарищей, у тебя есть только один путь – взять в руки винтовку системы господина Мосина. Вот и все Белое движение в самом сжатом виде. Ну, а касаемо «русской крови», я всегда отвечаю, что эта орда под Уйшунью не была для меня ни русской, ни какой-либо иной, китайской, например. Это были бизоны, мамонты, бездушная материя, желающая одного – смерти. Моей, поручика Усвятского, поручика Голуба, юного бой-скаута Герениса и даже бывшего краснопузого товарища Семенчука. И тут уж – кто кого. Кому фарт выйдет, говоря словами все того же генерала Маркова.