Флейшман в беде

Ну ладно. Да, она работала 24 часа в сутки, но это ладно. Она укладывалась в сроки и тушила пожары. Под ее началом было десять человек, потом двадцать, потом пятьдесят, потом сто. Ее агентство представляло более двухсот актеров, писателей, продюсеров и режиссеров. «Президентриссу» предложили экранизировать, и она, Рэйчел, не пожелала отдавать этот проект агенту, специализирующемуся на кино. Она прекрасно справится сама. Вот так. Больше никакого аутсорсинга и синергических партнерств. Теперь агентство «Супер-Дупер-Креатив» оказывало полный спектр услуг. Она росла и росла, и казалось, что ее росту нет пределов. Это было полной противоположностью родительства, а также тайной и необходимой компенсацией для него. Это было достижением в таком смысле, в каком родительство достижением быть не может. Ханна и Солли росли, и Рэйчел мучилась вопросами: не слишком ли заорганизовано их детство, а может быть, недостаточно заорганизовано? Должны ли они учить немецкий, как Лефферы? По ночам, когда она засыпала, на страшном минном поле галлюцинаций ей являлась покойная мать и спрашивала: «Почему Солли до сих пор не научился программировать?» Этот вопрос потом звенел у нее в ушах много дней. Заключить контракт для актера можно за неделю-другую, и дело с концом. Но что касается этой затеи с Ханной и Солли, единственный способ узнать, удалась ли она, – это если на момент смерти Рэйчел с ними еще не случится ничего плохого.

Каждый вечер она приходила домой – не в одно и то же время, но в основном когда дети еще не спали. В ущерб своей работе, которую поэтому приходилось доделывать дома на кухне, хоть это и было практически невозможно: то Ханна приходила клянчить телефон, то Солли хотел играть в «Уно», то муж требовал, чтобы она пожирала его обожающим взглядом и выслушивала его бесконечные, бесконечные истории о диагностике печени. Рэйчел уже столько узнала про этот отвратительный орган, что могла бы сама диагностировать по крайней мере четыре-пять как редких, так и распространенных заболеваний. Каждый вечер между ними происходил примерно такой диалог:

Она: Я дома!

Он: Ты никогда не поверишь, что произошло сегодня и как меня обидели/обошли/игнорировали/недооценили.

Она: Давай поговорим об этом! Я только поздороваюсь с детьми и отвечу на эти эсэмэски, потому что у меня сегодня вечером премьера…

Он: Тебе вечно на меня наплевать.

Она: Что? Как ты можешь такое говорить?

Он: Ты послушай сама себя. Даже когда ты дома, мыслями ты где-то совершенно в другом месте. Что ты за мать?

Она: Ты опять пропустил, что у меня сегодня премьера? Ты опять не расслышал, что я собираюсь поздороваться с детьми?

Он: Я не могу больше выносить твою злобу.

Каждый раз, когда она выражала свое мнение, ее обвиняли в злобности. Повсюду в собственном доме она натыкалась на оскорбления. Она вставала утром и выходила на улицу с Тоби и детьми, и не успевала она повернуть в сторону, противоположную школе, как швейцар у нее за спиной заговаривал о том, какой герой Тоби, что по утрам сам отводит собственных детей. Она случайно сталкивалась с кем-нибудь из учителей и слышала: «Это просто потрясающе, как ваш муж каждый день отводит детей в школу». Ей хотелось ответить: «А это не потрясающе, мать твою, что я в одиночку выплачиваю нашу ипотеку? Это не потрясающе, что у моих детей расписание сложнее, чем у президента, и что они выйдут из начальной школы подготовленными к трем или четырем профессиям, для которых нужна как минимум магистерская степень? Это не потрясающе, какой пример я подаю своим детям?» Учителя называли ее «работающая мать», и это тоже почему-то звучало оскорбительно, хотя и было правдой. Возможно, потому, что в их школе такое попадалось чрезвычайно редко. А может быть, потому, что это название как бы ставило после ее имени невидимую звездочку и объясняло всю ее неудовлетворительность как матери. Как-то Ротберги пригласили их на Новый год к себе в загородный дом в глубинке штата Нью-Йорк. Сэм Ротберг и Тоби повезли мальчиков играть в боулинг, и пока их не было, дочь Мириам подползла к матери, и та сказала: «Честное слово, кажется, этому никогда не будет конца». И Рэйчел от всей души согласилась: да, совершенно верно, это тянется так, что кажется – этому никогда не будет конца. Но потом она добавила: «Тебе везет, что у тебя еще есть маленький ребенок. Мне жаль, что мы не завели третьего». Мириам спросила, почему они не завели третьего, и Рэйчел ответила: «Наверно, я слишком много работаю». Она так сказала только для того, чтобы не вдаваться в подробности. Ей не хотелось рассказывать о том, что Тоби не хочет третьего ребенка, поскольку знает, что вся нагрузка падет на него, а Рэйчел не хочет постоянно выслушивать обвинения в том, что из-за нее его жизнь не идеальна.

Но Мириам не поступила так, как ожидала от нее Рэйчел. Она не стала кивать и улыбаться, стараясь понять собеседницу, как изо всех сил старалась сама Рэйчел. Вместо этого Мириам сказала: «Ну, мы все работаем».

Рэйчел растерялась.

Мириам и Роксанна переглянулись. Они и раньше это обсуждали.