Флейтист

Прожил я с женой скунса полгода, но никакого поворота к лучшему не произошло. У скунса был затяжной творческий кризис, и он безвыездно жил в Ялте, в Доме творчества. Дзанни на чем свет стоит ругал меня за то, что я не умею обделывать делишки подобного рода, что не могу потребовать на правах чичисбея: "А ну-ка, милая, изволь выполнять обещанное. Иначе только ты меня и видела!" Скунсиха была психологически гораздо сильнее меня и умело этим пользовалась. Единственное, чего я от нее добился, это однокомнатной квартиры на Моховой улице, переделанной из бывшей графской кухни, маленькой, но со всеми удобствами.

Связь наша оборвалась внезапно - скунс скончался в Ялте, полагаю, от творческой импотенции. Пришлось провожать вдову на похороны, что обошлось мне в копеечку, если учесть стоимость билетов туда и обратно и покупку одинаковых черных костюмов - для себя и для покойника. После этой истории Дзанни перестал разговаривать со мной, только прислал телеграмму: "Тряпка. Слюнтяй. Ничтожество".

Сделался я униформистам, за неимением иной работы в цирке. Напрасно считают, что работа униформиста скучна и не дает пищи для ума. Я получал эту пищу в изобилии каждый вечер. Без зависти, без ехидства я смотрел представление и старался найти хоть малейшее оправдание тому, что эти артисты выступают на арене, для меня недоступной.

Цирк наш назывался "Малая арена". Это объясняет многое и в репертуаре, и в подборе исполнителей. В Большом цирке выступают именитые, у нас - люди попроще, за исключением Дзанни. В представлении он выглядит инородным телом и даже нарушает гармонию дурной богемности, царящей здесь.

Эта пошлая богемность заявляет о себе сразу, с выхода на арену шпрехшталмейстера Эрика Шаранского. Он объявляет номера в стихах, всем своим видом как бы заявляя миру: "Жизнь - сволочь, а я не гордый". Седые локоны, великоватые для его ротика челюсти, румянец - все у него искусственное, все, кроме стихов. Он их пишет сам и от души.

Эксцентриков на свете много,

И, чтоб не усомнились в том,

Я объявляю с наслажденьем:

Семья Сантуцци. Це-ли-ком!

Номер семьи Сантуцци (Петровы) называется "Мамина радость". Мама (Милица Аркадьевна, 55 лет) оставляет дома детей без присмотра. Они устраивают дебош (легкая клоунада, прыжки, антипод). Инициатор мерзости малютка с лицом закоренелого уголовника (Виктор Сергеевич, 60 лет). Мама возвращается, журит детей (прыжки с подкидной доски), и они все вместе занимаются домашним хозяйством, то есть играют каждый на своем инструменте: Виктор Сергеевич на тарелках и жбанах, Эмилия Викторовна с мужем Степаном - на стиральных досках, Милица Аркадьевна - соло на молочных бутылках.

Номер хорош, но это лишь начало. Шаранский поправляет за кулисой челюсть и вновь выпрыгивает на арену:

Античный торс, веселый взгляд

Был Гинтаревича наряд.

Любимец хижин, враг дворцов

Вот Гинтаревич был каков!

Век минул, зрители сменились,

Теперь и вы в него влюбились.

Античный торс, веселый взгляд

Он передал сынам, а им сам черт не брат!

"Сыны" шествуют упругой походкой молодых барсов. Их пятнадцать человек. Возраст примерно одинаков, сходства - никакого, и это приводит публику в игривое замешательство. От их прыжков и гиканья церковь содрогается. Старый Гинтаревич не делает ровно ничего - он лишь наблюдает. Но им невольно любуешься. Он в полосатом трико, нарумянен и зловещ.

Публика ослабевает от рукоплесканий, но неугомонный Шаранский вновь тут как тут. Приплясывая на полусогнутых ножках, он кричит:

Верблюд и кот, объединившись дружно,

Являют истину, что непреложна:

Чтоб зверь работал образцово,

Необходим ему наш Сидоров Паоло!

Пашка Сидоров вооружен так, как будто укрощает саблезубых тигров, бич, пистолет в кобуре, вилы. Под его суровым взглядом пожилой, видавший виды кот Евлампий в чалме и парчовых шальварах с дыркой для хвоста объезжает несколько раз арену, пришпоривая верблюда Сулеймана. Малолетние зрители кричат: "Кис-кис!" и "Брысь!", но Евлампий на них - ноль внимания.

После Евлампия на арене расставляют разноцветные кабинки, весьма похожие на душевые для лилипутов. Шаранский придает своему лицу выражение крайней неги и объявляет с приторным восточным акцентом:

Кудэсник, маг, шютник, колдун

Вот он каков, Сурэн Гарун!

Открою вам: чудэс в нем прорва,

Гдэ прячет женщину, оттуда выползает кобра.

Все это только слова, слова, слова, потому что иллюзион "Женщина-кобра" - сплошное надувательство. Женщины нету вообще, а вместо ядовитой кобры - деревянная, грубо раскрашенная змея, которой манипулирует спрятанный в кабинке лилипут Женя Савельев.

...Сколько раз я воображал, как появляюсь на этой неказистой арене под троекратный выклик Шаранского: "Флейтист! Флейтист! Флейтист!" Но, видно, Аппарат Судьбы не предусмотрел такого - не было в моем "Деле" листа с одобрительной резолюцией...