Флейтист

Так и случилось. Заговорили все разом, гневно, пылко, вывалили целый ушат сведений: о филиппинских хилерах, о зомби, о летающих тарелках, о вещих снах, о цыганских гаданиях, с беспроигрышных картах, которыми можно сорвать любой банк. Старый Гинтаревич поведал невнятную историю о некой графине Буристон, которая в 1909 году умерла, а буквально на днях воплотилась в образ чемпионки по теннису, победительницы Уимблдонского турнира. Заключил весь этот сумбур крик Жени Савельева:

- А я лично всегда верил в бессмертие души! И я не боюсь сказать это даже при нашем дорогом Николае Ивановиче! Слышите, Николай Иванович! Это говорю вам я, Е.Савельев, - душа бессмертна!!!

Все посмотрели на Николая Ивановича. Комендант сановито напыжился и резюмировал:

- Тук. Тук. Тук.

И, подумав, добавил:

- Тук.

Эта речь означала: "Идея, конечно, смелая, даже в чем-то фрондерская. Но известная доля свободомыслия в кулуарных беседах допустима".

Я пошел заваривать чай, не имея больше сил смотреть на все происходящее. Но и на кухне меня не оставили в покое. Явился Гарун, закурил длинную черную сигарету и задумчиво-небрежно спросил:

- Слушай, труп в морге сколько лежать можна? Я тут справку наводил, понимаешь. Слушай, безобразий какой - никто точный ответ не дает! Такой, слушай, безответственность везде!

- Сроки пребывания трупа в морге зависят от исправности холодильника.

- Вай! Наши холодильники - дрянь! - закачался Гарун, после чего быстро ушел, и я услышал, как он передал полученную информацию всей компании.

Раздались горестные стоны, затем все стихло, и в этой тишине мне почудилось что-то заговорщицкое, подлое.

Собрание встретило меня стоя. Один Николай Иванович сидел. Ему было можно. Тырков принял из моих рук чайник, обнял за плечи и усадил на почетное место во главе стола. Вперед выступил Женя Савельев.

- Флейтист! Дорогой наш Флейтист! Не побоюсь сказать, гениальный Флейтист! Прости нас.

- Ну? - выжидательно спросил я. - Что надо?

- Мы все полны благородных воспоминаний о нашем Осипе Петровиче Щурове! - запел лилипут. - У него было сердце исполина и такой же могучий ум! Что были мы без него? Маленькая труппка с неблагополучной судьбой. Жалкие, загнанные, никем не оцененные, влачили мы свое существование без надежды на хотя бы ма-аленький просвет. И вот пришел он, Щуров, и наша труппа, по выражению поэта, поднялась и расцвела! Сколько надежд, сколько чистых побуждений, сколько возвышенных мечтаний пробудил в нас покойник! И вот величественный силуэт Вечного города, я разумею Рим с его Ватиканом, Колизеем и Фонтаном Треви, смутно маячит на нашем творческом горизонте. Мы едем в Рим!!!

Классический ораторский прием - обращение непосредственно к хору, к толпе - произвел потрясающий эффект.

- Ри-и-м-м! - застонала Люся-Магдалина, и все подхватили ее вопль.

Но Женя властно махнул рукой - воцарилось молчание. Вспрыгнув на стол, чтобы быть выше всех, он скорбно обратился ко мне:

- И что же мы видим перед собою теперь? Руины мечтаний и воздушных замков! Рим в руинах! Весь мир в руинах!!!

- Это какой-то кошмар, - сказал я.

- Да, ты прав. Это кошмар. Но поправимый.

Из-за спины его мне весело подмигнул Тырков, что означало: "Слушай, боярин, сейчас про тебя начнется".

И я услышал:

- Смена власти - тяжелый момент в нашей жизни. Кого назначат новым нашим кормчим, неизвестно. Этого даже Николай Иванович не знает. А вдруг это будет человек недостойный, не исполин? Вдруг он окажется профаном в нашем древнем благородном искусстве? Раньше так бывало, мы знаем печальные примеры. Но теперь, когда нам позволено наконец бросить годами выстраданный клич: "Прочь варягов!", я призываю выбрать достойное тело для страждущей бессмертной души Осипа Петровича из наших рядов. Требования к предлагаемому телу высоки: оно должно быть молодым, здоровым, талантливым. И я с гордостью говорю - такое тело у нас есть!

Чувствуя важность момента, я встал. Под гром оваций лилипут прыгнул мне на шею и запечатлел благоговейный поцелуй на челе.

- Поздравляю, милый! Ты - наш!

Из хора восторгов послышалось победное:

- Теперь до кремации успеем!

Пытаясь отцепить от себя подлого лилипута, я кричал:

- Николай Иванович, скажите им, что материя первична!

Комендант бодро отстучал, что, мол, да, первична, но это с какой стороны посмотреть. И я понял, что он одобряет все творимое здесь.

- Люсек! Бумагу и ручку! - закричал Покровский. - Сейчас мы скоренько все зафиксируем.

- А танцы когда же? - игриво спросил Гинтаревич, подмигивая Милице Аркадьевне.

- Танцы, дед, потом, - заверил его Тырков. - Сначала дельце обделаем.

Передо мной на стол положили лист бумаги и ручку. За спиной встал Степан Петрович, с обеих сторон подступили безмолвные, как истуканы, сыны Гинтаревича. На столе по-турецки сидел лилипут и как бы в шутку грозил мне кулачком.

- Что вы хотите от меня? - спросил я. - Ведь вы уже все решили.

- Вай, какой капризный молодой человек, - снисходительно бросил Гарун. - Бумага есть, ручка есть. Заявление давай нада!

- Какое заявление?!

- Пиши, боярин, я диктую: В "ОВУХ", товарищу Безбородову от такого-то.