Флердоранж — аромат траура

— Ну как же, сынка-то Хвощева? Ты ведь Артема, мир его праху, рисовал? Вы с ним в Москве и здесь какими друзьями-то были, а?

— А, это, — Бранкович вздохнул, поморщился. — Это, ковбой, теперь, как это у вас тут говорят… вчерашний снег.

— Прошлогодний снег, — поправил Туманов, — Эх ты, Савва, никак ты наполовину родной для себя русский язык не освоишь. Так и умрешь в России иностранцем — помяни мое слово.

— Был бы пистолет — голову тебе, бандиту, пробил бы, — буркнул Бранкович.

— Прострелил, продырявил по-русски говорят. Интересно, за что же это? — засмеялся Туманов.

— За все, — Бранкович мрачно нахохлился, как птица, отвернулся. — За то, что часы у меня выиграл… За то, что не хочешь. Смеешься.

— Ну, раз есть такое желание — стреляй. — Туманов достал из заднего кармана пистолет положил его на карты перед Бранковичем. Оба дошли уже до такой степени взаимопонимания, скрепленного коньяком и джином, что было возможно и такое.

— Газовый? — тупо спросил Бранкович.

— Нажми курок — узнаешь. Бранкович протянул руку. Взял пистолет…

— И давно ты вооружился, ковбой? — спросил он. — Где купил?

— Где — не помню. А купил недавно, — Туманов встал напротив Бранковича. Ну, что ждешь, Савва?

— С войны оружия в руках не держал, — вздохнул Бранкович. — С тех самых пор, как сидели мы в одном окопе под Сплитом. И потом в Белграде, когда америкосы бомбили нас… Эх, что тогда было, братушка… На, возьми. Возьми, не будь дураком, — он вернул пистолет Туманову, — Я: думал, что хоть тебя здешний психоз не коснулся, ковбой. Оказывается, и ты болен. Боишься, а? Ну признайся.

— А зачем тебе мое признание? — спросил Туманов.

— Так, —Бранкович улыбнулся невесело, — Хоть что-то… Раз не хочешь быть моим любимым натурщиком, так, может, двери в свой внутренний мир мне, художнику, откроешь?

— Любопытной Варваре нос в трамвае оторвали.

— Что?

— Ничего. Пословица такая есть русская. Не слышал?

— Нет, — Бранкович задумчиво покачал головой. — Варвара… Барбара… Это святая, сильно почитаемая у нас. От смерти спасает. Между прочим, мою бывшую жену звали тоже Барбара. Она немка была из Мюнхена. Мы познакомились, когда я в Баварию приехал в замок Нойшвайштайн. Я думал, что с этой женщиной я проживу всю свою жизнь, потому что она меня понимает как никто. И все мне прощает. Абсолютно все. Но я ошибся, ковбой. Мы развелись через три года. Я показывал тебе ее портрет? Он у меня здесь, в мастерской.

— Сто раз показывал и рассказывал. Знаю я эту твою историю. Ладно, Савва, мне пора. — Туманов спрятал пистолет в карман, — Каждому свое. Тебе — европейскому светилу живописи — бай-бай пора отправляться, в постель до обеда. Мне на ферму ехать, навоз выгребать. Пьянчуг наших скотников на ударный труд мобилизовывать. Сегодня за мясом оптовики приезжают, бычков надо отобрать.

— Бойня там у вас, мерзость, ковбой…

— Бойни нет, навоз есть. Только успевай убирать. Так что гулять, кроме как ночью, нам некогда.

— Да вы и гулять-то не умеете, — раздался из зала хорошо поставленный командирский баритон пробудившегося от сна отца Феоктиста. — Вот мы в мою пору на флоте гуляли: Я еще времена застал, когда совсем уж на закате развитого социализма офицеры Северного флота могли спокойно позволить себе с пятницы на субботу ночным рейсом махнуть с Мурмана в Питер. Выходные на Невском в ресторане просидеть. Водки столько выпить, что вам, ребята, и во сне не снилось, и потом ночным же рейсом обратно вернуться. Вот я что ломику грешник недостойный. А вы что? Ну? Что вы можете этому противопоставить? Что ваша фантазия бедная может придумать, кроме карт, джипов ваших и вечной бани? Деньг вам, молодым, с неба дождем сыплются, а кишка-то у вас тонка.

— Конечно, куда нам до вас, батя, — хмыкнул Туманов. — Вы, я слыхал, в свое время круто гудели с Хвощевым-старшим и с Михал Петровичем. И здесь, и в Москве.

— В Москву я с ними не ездил никогда. И по клубам не таскался, — отрезал отец Феоктист. — А за распущенный греховный образ жизни всегда порицал сурово: что-что, а уж грешить-то они оба умели с треском. Не то что вы, обалдуи… Ну, за то и поплатились оба. Так поплатились, что… не приведи бог никому. Одним словом, сами выводы из этого делайте.

— За что я люблю тебя, отче, так за этот вечный парадокс в твоих проповедях, — сказал Бранкович. — Я думаю, что иерархи церковные правильно поступили, когда отдали этот приход тебе. Этому дьявольскому месту нужен именно такой пастырь, как ты.

— Что ты знаешь об этом месте, сынок? — вздохнул отец Феоктист — Эх ты, балканский иностранец… Говорил я тебе — глупо строить дачу там, где господь являет грешникам гнев свой…

* * *

Катя проснулась от адского грохота за окном: по дороге мимо дома полз трактор с прицепом. Маленькая терраска, где уложила ее вечером Вера Тихоновна, была залита солнцем. Трактор проехал, и тишина вернулась, через мгновение распавшись на отдельные шорохи и звуки.