Флэш без козырей

Пока я так размышлял, дыхание Комбера становилось все слабее, и, наконец, я увидел, как тень смерти опустилась на его изможденное лицо (это такие глубокие тени — от висков и крыльев заострившегося носа к подбородку, я видел их много раз), и он умер. Я натянул одеяло ему на лицо, обшарил его карманы и сундучок, но не нашел ничего особенного, кроме футляра для карандашей и хорошего складного ножа, которые оставил себе, и затем поднялся наверх, чтобы доложить Спрингу.

— Ну, что, он наконец сдох? — таким было христианское милосердие капитана. — Ну, ладно — отпе сарах movet urna nomen. [55]Не стоит полагать, что это большая потеря. «Блэкуоллский манер» — вот его стиль. [ХХV*] Неплохой был моряк, но лучше бы ему служить на судне Ост-Индской компании, чем заниматься нашим делом. Можете сказать парусному мастеру, чтобы запаковал его, а похороним завтра.

И он вернулся к обозреванию горизонта в подзорную трубу, а я быстренько улизнул, чтобы обдумать важные новости, которые узнал от умирающего Комбера. Конечно, тот факт, что он работал на Адмиралтейство против работорговцев, был чрезвычайно важен, но, клянусь жизнью, я ума не мог приложить, какую пользу можно извлечь из этого для себя лично. Если не считать гражданских чувств, к которым он взывал, я не видел особой разницы в том, попадут ли его драгоценные свидетельства в руки лордов Адмиралтейства или нет. Более того, мне казалось, что если эта информация будет использована против «Бэллиол Колледжа» и его хозяина, вся наша компания попадет за решетку, вместе с Гарри Флэшменом, несмотря на то, что он оказался на борту против своего желания. Но все же и то, что я узнал сам, и свидетельства Комбера как-нибудь могли бы пригодиться — так что я пока прибрал его бумаги подальше от любопытных глаз.

Так мне это дело тогда представлялось, поэтому я взял оба его письма и в полной секретности, у себя в каюте, зашил их в свой пояс. Я долго размышлял над пакетом, зная, что тайны его содержимого смертельно опасны для каждого, кто с ними ознакомится. Если только Спринг когда-нибудь найдет их у меня, я мигом окажусь за бортом с перерезанной глоткой. Но в конце концов любопытство взяло надо мной верх. Я аккуратно открыл их — так, чтобы можно было после снова запечатать — и внимательно изучил содержимое.

Спору нет, это был первоклассный товар. Все счета Спринга за 1847 год — сколько негров было загружено, сколько продано в Роатане, а сколько — в Заливе Свиней, имена покупателей и торговых агентов, а также полный перечень сделок, цен и переводов на английские и американские банки. Этого бы вполне хватило, чтобы вздернуть старину Джона Черити не один раз, а по меньшей мере десяток. Комбер также значился в этих письмах и, в то время как большинство из них были зашифрованы, лишь незначительная их часть была написана на английском. Одно из них было от лондонской фирмы, которая поставила товары для этого нашего рейса, другое — от нью-йоркской адвокатской конторы, которая, по-видимому, представляла интересы американских инвесторов (Комбер снабдил его пометкой «Интересы в США, собственники») и — о, неожиданность! — документ о передаче «Бэллиол Колледжа» от американской судостроительной компании «Браун и Белл» лондонскому концерну, среди директоров которого я нашел и имя некоего Дж. Моррисона. Я чуть не завопил от восторга, увидев это, — я не мог даже представить, о чем себе думал Спринг, держа на борту столь убийственную улику, но она-таки была здесь! Я нашел имя Моррисона, упомянутого еще в одном письме, и еще множество знакомых имен — всего этого было недостаточно, чтобы повесить его или их всех, но я был уверен, что заставлю их раскошелиться, лишь бы не допустить, чтобы эти бумаги были выставлены на публичное обозрение.

Теперь уж я держал своего тестюшку в кулаке! Сознание этого было подобно теплой ванне. При помощи этих бумаг, вернувшись домой, я сумею прижать эту маленькую акулу, так что она никуда не денется. Теперь уж мне не придется прозябать в бедных родственниках, доказательства, которые я держал в руках, могли уничтожить его репутацию — и коммерческую, и социальную, а возможно, и упрятать в тюрьму. Платой же за мое молчание будет свободный доступ к его денежным мешкам. Клянусь Богом, я буду обеспечен до конца жизни! Место в Парламенте? Ну, по крайней мере мне обеспечено место в совете директоров компании моего тестя — и его собственная подобострастная вежливость для разнообразия. Да он проклянет тот день, когда обманом завлек меня на борт этого вшивого работорговца!

Радостно хихикая, я снова завернул бумаги в клеенку и бережно зашил их в подкладку моего сюртука. Здесь они и останутся до тех пор, пока я доберусь до дома, где и использую их для роста моего благосостояния и к посрамлению Моррисона, — примерно так рассуждал я, шагая по палубе, и все это случилось благодаря моей христианской доброте, выразившейся в том, что я выслушал Комбера на его смертном одре и постарался скрасить его последние минуты. Что до этого, то сомнений быть не могло: за милосердие всегда воздается сторицей.