Флэшбэк

— Местная девушка, латинка по имени Мария Эрнандес, была изнасилована вчера по пути в школу. У нее была… сомнительная репутация, но ее отец, братья и ополченцы местной реконкисты поклялись убить парней, которые сделали это.

— Парней? — спросил Леонард. Голос его прозвучал так глухо, что и собственным ушам показался эхом.

— Шайка из восьми-девяти англосаксонских ребят, — сказал Эмилио. — Почти наверняка одна из флэшбанд, о которых мы слышим каждый день. Они ее изнасиловали, чтобы потом повторять это снова и снова.

Леонард облизнул губы.

— Если ты думаешь, что Вэл… нет, это невозможно. Не Вэл. Он такой озлобленный, не находит себе места, да… но это не Вэл. Не изнасилование. Никогда.

Эмилио печально глядел на своего друга и партнера по шахматам.

— Эта девушка — Мария — знала одного из парней, которые насиловали ее. Ученик-англосакс из ее школы. Он любит называть себя Малыш Билли.[27] Некто Уильям Койн.

Почетному профессору Джорджу Леонарду Фоксу показалось, что ему стало плохо. За те пять лет, что его внук жил с ним, после того как Ник отправил его сюда, Леонард видел очень немногих друзей Вэла, но неизменно улыбчивый, уважительный, почтительный и — Леонард за сорок лет преподавания научился чуять это — лживый на манер Эдди Гаскелла[28] Билли Койн часто приходил к ним.

— Думаю, мне нужно увезти Вэла из города, — сказал Леонард.

Эмилио сделал ход белой пешкой, начиная вторую партию, но мысли Леонарда были заняты другим.

— Si. Пожалуй, это неплохая мысль, мой друг. У тебя есть деньги на авиабилет?

Леонард горько рассмеялся.

— На авиабилет? Вряд ли. Перелет в Денвер сейчас стоит больше миллиона новых долларов.

— Может, связаться с его отцом? Пять лет назад он смог оплатить приезд парня сюда.

Леонард покачал головой.

— Ник потратил на тот билет почти все деньги, внесенные за страхование жизни моей дочери.

— Но он был полицейским…

— Был, — сказал Леонард. — А теперь всего лишь флэшнаркоман. Раньше Вэл звонил ему каждый месяц, а теперь больше не хочет говорить с отцом. Сам Ник не отвечает на мои звонки, когда я оставляю ему послания. Думаю, он забыл, что у него есть сын.

— А другие родственники есть?

Леонард задумался на секунду, потом снова покачал головой.

— Ты же знаешь про мою семью, Эмилио. Четыре брака и только три дочери. Дара погибла в Денвере, в автокатастрофе. Катрин вышла за французского мусульманина, двадцать с лишним лет назад переехала в Париж и пропала в тамошнем зиммитюде.[29] Под чадрой — так они говорят. Я вот уже пятнадцать лет не имею с ней никакой связи. Элоиза звонит мне из Нового Орлеана три раза в год — и всегда, чтобы попросить денег. Они с мужем флэшнаркоманы. Работы нет у обоих. Три бывшие жены, которых я любил, мертвы, а та, которую я возненавидел — и которая всегда ненавидела меня, — жива и богата. На мой звонок она не ответит, а тем более — на звонок моего внука от другой жены.

— Значит, — подытожил Эмилио, — остается отец.

— Да. Отец. Вэл говорит, что ненавидит отца, — когда вообще что-нибудь говорит о нем, — но я думаю, это все же лучший вариант. И к тому же это всего на одиннадцать месяцев: потом Вэла заберут в армию. В городе для мальчика становится слишком опасно.

Эмилио скорбно поглядел на Леонарда.

— Город может стать слишком опасен и для тебя, мой друг. Вы оба должны уехать. Скоро. Очень скоро.

Леонард моргнул, стряхивая полузабытье. Все мысли о шахматах исчезли.

— Что ты хочешь мне сказать, Эмилио? Что тебе известно?

Эмилио вздохнул, взял трость с набалдашником из слоновой кости, прислоненную к столу, и оперся на нее.

— Силы Ла Расы[30] и реконкисты активизировались. И возможно, вскоре попытаются захватить всю власть в городе.

Леонард рассмеялся от неожиданности. Они редко говорили напрямую о политике.

— Захватить власть? — слишком громко сказал он. — Да разве латины и без того не возглавляют всё в городе, не считая нескольких кварталов? Разве не принят закон, по которому мэр должен быть латином?

— Латином — да. Но не истинным реконкистой, Леонард. Он не управляет всем Лос-Анджелесом, как провинцией Нуэво-Мексико. И теперь… это грядет.

Леонард только смотрел перед собой. Наконец он произнес:

— Это будет означать гражданскую войну на улицах.

— Да.

— Сколько… сколько времени у нас осталось?

Эмилио сильнее оперся на трость, лицо его стало еще более скорбным. Леонарду пришел на ум сервантесовский Рыцарь печального образа.

— Если вы с внуком можете уехать, то уезжайте… поскорее, — прошептал Эмилио.

Он вытащил из кармана визитку и великолепную авторучку, написал что-то по-испански и протянул визитку Леонарду. На кусочке картона были только имя Эмилио, адрес — милях в двух к востоку от Эхо-парка (Леонард никогда не спрашивал у Эмилио, где тот живет) и короткая, написанная от руки фраза. Любой прочитавший ее понял бы, что этого человека нужно пропустить, что он — друг, что его нужно проводить по адресу, указанному в визитке. Под фразой стояла подпись: Эмилио Габриэль Фернандес-и-Фигероа.

— Но как? — спросил Леонард, бережно складывая карточку и засовывая ее в бумажник. — Как?