Флешка

Примерно в это же время, когда Шурков смотрел в окно на кремлевские храмы, Оскар Осинцев проснулся в своей квартире. Оторвав голову от подушки, он глянул в окно и по начинавшему мрачнеть небу понял, что полдень давно миновал. «Часа три? – подумал он. – Или четыре?».

Он вернулся домой под утро совершенно разбитым. С ужасом думал, что не уснет, но вспомнил, что в доме есть снотворное, выпил и все же уснул.

Нынешней ночью состоялся картежный чемпионат. Осинцева принимали там с почтением. Он рассчитывал немного, по-стариковски, поиграть, но, видать, понимал он теперь, у кого-то были на него планы. Не то, чтобы ему не давали уйти, – затянула сама игра. «Это и плохо – характер ослабел… – подумал Осинцев. – Раньше я мог уйти в любой момент и никому в голову не пришло бы становиться у меня на пути». Ночь была такая, какие показывают в кино: начала он много выиграл, потом проиграл, потом вроде бы отыгрался, а в конце спустил все – до машины, квартиры, да еще в запале, рассчитывая отыграться, залез в долги. Квартиру тут же очень любезно переписали на другого – для этого на таких турнирах сидел и нотариус. Долг же предстояло отдать. Хозяин долга, старый бандит по кличке Шрам, велел не делать глупостей.

– Ты, Оскар Иванович, для меня теперь золотой человек… – ласково сказал Шрам Осинцеву под утро, когда тот проиграл последнее из одолженного у Шрама. – Ты не беспокойся, долг или отдашь, или отработаешь – я тебе такую возможность дам.

Какие возможности может дать Шрам, это Оскар знал хорошо, от этого волосы становились у него на голове дыбом, а печальные глаза делались совсем тоскливыми. «Да разве я гожусь для таких дел? – думал все же Осинцев. – Но тогда что?»..

Он подумал, не уснуть ли ему уж теперь до следующего утра, но прислушался к себе и понял, что не выйдет. Тогда он встал с постели и побрел в ванную.

Разные виды смерти представлялись ему – то он висел в петле на березе, а то на осине. Подумал мельком, не вскрыть ли вены (точно так, как подумал, не включить ли телевизор), но станки в квартире были только модные, с несколькими лезвиями, а резать себя ножом – Осинцев такого представить не мог. «Не дошел еще до ручки… – усмехнулся он. – Не дошел». Этаж был высокий, можно было и прыгнуть. Это утешило его. Он побрился и натер щеки дорогой туалетной водой. «Говорят, будто те, кто бросаются с высоты вниз, умирают в полете, от разрыва сердца… – подумал вдруг он. – Ну, хоть не башкой об асфальт». Он все-таки чувствовал, что не хватит ему на все это духу – отпереть балконную дверь, выйти, залезть на перила, и…

«Напиться что ли? – подумал он. – Тогда осмелею». Напиться стоило не только для этого, а еще хотя бы для того, чтобы время пошло быстрее.

Он вернулся в комнаты, открыл бар и уставился на бутылки. Выбрал, что покрепче и смешал коктейль, который, клялся придумавший его бармен, неминуемо сваливал с ног любого. Коктейль назывался «Ветеран» и делался просто: пол стакана водки на полстакана джина. Осинцев выпил. Адская смесь потекла по жилам и почти мгновенно ударила в голову. Осинцев смешал себе еще и снова выпил залпом. В голове помутнело. «Хорошо…» – неожиданно для себя подумал Осинцев.

Он давно жил, и знал, что иногда в самых тяжелых ситуациях – болезни, крайней усталости, тяжкого горя – вдруг приходит откуда-то ощущение, будто это все хорошо. Он называл это «гармония мира». Пытался объяснить – что же в этом хорошего – и не мог. Говорить об этом было неудобно – толком не объяснишь, не поймут.

Сейчас он тоже вдруг подумал – хорошо, все это хорошо. И то, что проиграл – хорошо, и то, что жизнь повисла на волоске – хорошо, и то, что он сам может перерезать этот волосок – просто замечательно.

– Что-то мою пулю долго отливают… – запел он негромко. – Что-то мою волюшку прячут, укрывают… Догони меня, догони меня… Камнем в сон-траву урони меня… Урони печаль, приложи печать… Пуля горяча, пуля горяча…

Он замолчал и посмотрел на свое отражение в стеклянной дверце бара.

– Ну что, старый картежник, допрыгался? – проговорил он и подняв стакан, поприветствовал свое отражение. – Говорил я тебе, не ходи на эту игру. Руки не те, голова не та. Ребята-то молодые, опасные, а из тебя уже песок сыпется… Ну что – по последней?

Он медленно, растягивая остававшиеся ему минуты, налил в стакан сначала из одной бутылки, потом из другой. Вышло до краев. Перемешал – опять же медленно, и чтобы не пролилось, и чтобы не торопиться. И медленно выпил, зная, что каждый глоток – это последний миг его жизни.

Потом он поставил стакан в бар и медленно, пошатываясь, пошел по квартире к балкону. «Записку написать? – подумалось ему. – И что я напишу? Плевать»..

Он уже почти дошел, когда позади зазвонил телефон. Можно было не обращать на него внимания, но Осинцев как-то даже обрадовался законной возможности пожить еще минутку или две. «Если Бог привел позвонить именно сейчас, значит, что-то он этим хотел сказать?» – подумал он.

Осинцев добрался до телефона и взял трубку.

– Добрый день, Оскар Иванович… – сказал ему голос. – Это Шрам.