Флэшмен и краснокожие

Но самой очаровательной ее привычкой было то, что во время наших развлечений она пела – тишайшим шепотом, разумеется, приближая губы почти к самому моему уху. Это было для меня чем-то новеньким, вынужден признать: у Лолы – расческа, у миссис Мандевиль – шпоры, у Ранавалуны – мощный апперкот и хук справа – мне довелось познакомиться со многими весьма причудливыми изюминками в поведении женщин, охваченных пароксизмом страсти. (Моя дражайшая Элспет, скажем, непрестанно сплетничала.) У Клеонии это было пение. Начинала она, например, с колыбельной, сменявшейся вальсом, затем «Лотарингским маршем» и увенчивала все «Марсельезой» или, если на нее находило озорство, «Суони-ривер».[72] Слава богу, ирландские джиги были ей неизвестны.

Она, кстати сказать, была превосходной собеседницей, и сообщила мне (шепотом) множество весьма занимательных сведений. Прежде всего, что шлюхи ни капельки не боялись Сьюзи, которая за всю жизнь не высекла ни одной из них, вопреки всем своим сильным выражениям, а та, которую продали на плантации, оказалась просто обыкновенной воровкой. В то же время, они глубоко уважали и ценили ее, и я уяснил, что за право оказаться в ее борделе между орлеанскими шлюхами шла жестокая конкуренция, и попасть туда было не легче, чем в лейб-гвардейскую бригаду. Зато перед кем они испытывали настоящий ужас, так это передо мной.

– Вы выглядите таким свирепым и строгим, – делилась со мной Клеония. – И разговариваете так… так резко с другими девушками. Афродита сказала, что вы попользовали ее очень даже грубо. А я и говорю ей: «„Mais naturellement“[73], как же хозяин должен обращаться со своей скотиной? С дамами из общества, – продолжаю я, – он будет благородным и страстным».

Тут она довольно вздыхала.

– Ах, но как они завидуют мне, все остальные, и не могут наслушаться моих рассказов про вас. Что? Конечно, я рассказала им! Да и как иначе? Ученики болтают про книги, банкиры – про деньги, солдаты – про войну. О чем же должны разговаривать мы, как не о…

Но все это пустяки: даже если она прочитала своим коллегам цикл лекций на тему «Флэши и „Арс Аматория“[74]», это не помешало мне наслаждаться связью с Клеонией. Я прямо без ума от нее и ставлю ее на седьмое или восьмое место в личном своем списке избранных женщин – не плохой результат из нескольких сотен претенденток.

Но путешествие вдоль Арканзаса не было тогда сплошным отдыхом. Я проводил долгие часы в обществе Вуттона, среди достоинств которого числилось беглое владение языком сиу и мексиканских саванеро[75], бывших нашими погонщиками мулов и говоривших, ясное дело, по-испански. Ранее уже упоминалось, что я хороший лингвист. Бертон[76], сам не лишенный к этому таланта, заметил как-то, что мне достаточно окунуть в язык палец, чтобы промокнуть насквозь. Так что, будучи немного знаком с испанским, я вскоре овладел им вполне недурно. Но что до сиу, то хотя язык это приятный и мелодичный, его лучше было бы изучать среди самих индейцев, и Вуттон сумел преподать мне только азы. Хвала небесам за дар к языкам, ибо несколько слов могут означать разницу между жизнью и смертью – особенно на Диком Западе.

Разумеется, до поры все для нас складывалось слишком уж хорошо. Если не считать первой тревожной встречи с брюле и ночной заварушки с пауни – я ее продрых – нас не беспокоило ничего серьезнее сломанной оси вплоть до самого форта Манн, нового военного поста, расположенного в самом сердце арканзасской глуши, на полпути по самой короткой дороге на Санта-Фе. Вот там и начались неприятности.

За последние недели мы могли понять, что число индейцев на маршруте нашего путешествия значительно выросло. Как и предсказывал Вуттон, в районе Великой Излучины появились деревни шайенов и арапахо, но большинство из них располагались на южном берегу, и мы держались от них подальше, хотя те почитались мирными. На горизонте мы замечали группы краснокожих, а однажды встретили целое перекочевывающее племя, пересекавшее по пути на юг нашу дорогу. Мы остановились, пропуская эту огромную неорганизованную толпу: мужчины верхом, пешие женщины, бредущие рядом с травуа[77], поднимающими облака удушливой пыли; с тыла процессию замыкал табун косматых мустангов, подгоняемый полуголыми мальчишками, а по флангам семенили тявкающие дворняжки. Это был бедный, убогий народец, и вонь тянулась за ними шлейфом в полмили длиной.

Еще часть индейцев раскинула палатки у форта Манн, и едва мы разбили лагерь, Вуттон отправился потолковать с ними. Назад он вернулся хмурый и отозвал меня в сторонку – его собеседники оказались группой шайенов, основная масса которых расположилась в нескольких милях к югу, за рекой. Среди индейцев разразилась жуткая эпидемия, и они пришли к форту за помощью. Но доктора в форте не оказалось, и в отчаянии краснокожие обратились за содействием к Вуттону, с которым были знакомы.