Флэшмен на острие удара

– О, нет, – рассмеялся он. – Это древняя песня, сложенная Фирдоуси или Омаром, быть может. Так или иначе, она приведет меня в Кашгар, если я проживу достаточно долго. Но вот и прочие; здесь нам пора попрощаться. Ты был гостем, посланным мне небом. Прикоснись к моей руке в знак расставания.

Мы попрощались. Тут подъехали все остальные, и Кутебар заключил меня в свои медвежьи объятия, крича:

– Аллах да пребудет с тобой, Флэшмен; и передай мою благодарность ученым и докторам Англистана.

Дочь Ко Дали застенчиво приблизилась, чтобы подарить мне шарф и нежно поцеловать в губы, и на краткий миг ее распутный язычок оказался на полпути к моей глотке, но она тут же отдалилась, невинная, как святая Сесилия. Якуб снова пожал мне руку и повернул коня.

– Прощай, кровный брат. Вспоминай о нас в Англии. Приезжай навестить нас как-нибудь в Кашгаре – а лучше того, найди свой собственный Кашгар!

И они зарысили назад по Самаркандской дороге; плащи развевались у них за спиной, а Кутебар обернулся, помахав мне еще раз и издав клич. Удивительно, но на миг я почувствовал себя одиноким, и подумал: неужели мне так необходимо расставаться с ними? Это трогательное сентиментальное настроение овладело мной по меньшей мере на четверть секунды и, горд заявить, никогда уже не возвращалось. Что до Кашгара и приглашения Якуба навестить его, что ж – если царь, император Китая и все вожди горных племен между Астраханью и озером Байкал дадут мне гарантированный пропуск через свои земли, а какой-нибудь рядовой Пуллман будет везти меня всю дорогу в фургоне с буфетом, баром и горничной – то я хорошенько подумаю, но скорее всего откажусь. Во мне слишком живы воспоминания о Средней Азии: а на склоне лет даже Скарборо кажется мне Дальним Востоком.

Странно было оказаться снова в Афганистане, в сопровождении моего эскорта. Одному Богу известно, откуда раздобыл их Якуб, но одного взгляда на эти волчьи физиономии и утыканные патронами пояса было достаточно, чтобы понять – ни один находящийся в здравом уме бадмаш к нам не сунется. Переход через Гиндукуш занял у нас неделю, еще пару дней мы ехали по горам до Кабула. И вот передо мной вырос древний замок Бала-Хиссар, и я с горечью окинул взором сады, разросшиеся на том месте, где много лет тому назад располагался военный городок Эльфи-бея, и реку Кабул, и склон холма, на котором Акбар разложил свой ковер и где погиб Макнотен. Закрывая глаза, я буквально воочию слышал, как барабаны Сорок четвертого выстукивают «Янки Дудл», а старая леди Сэйл распекает нерадивого слугу, за то что тот залил чайник прежде, чем вода должным образом закипела.

Я даже заехал посмотреть на развалины Резиденции, и сердце мое забилось быстрее при виде испещренных пулями стен; я поглядел на окно, из которого вывалился раненый Броудфут, после чего попытался разыскать место, где гази напали на меня и братьев Бернс, но так и не нашел.

Как странно – вроде все так же, но по-другому. Я смотрел на тесно стоящие домишки и гадал, в котором из них Гюль-Шах пытался прикончить меня с помощью своих чертовых змей. Мне сделалось не по себе, и я поспешил на рынок, где остался мой эскорт. По временам призраки реют слишком близко, не давая покоя. Мне не хотелось задерживаться в Кабуле, и, к удивлению моих провожатых, я настоял на том, чтобы мы ехали в Пешавар по северному берегу реки Кабул, хотя, как заметил их вожак, существует прекрасная дорога на юг через Бутхак и Джелалабад.

– Там есть сараи, хузур, – заявляет он. – И все удобства для нас и наших животных. А этот путь лежит через дикую страну, где нам придется ночевать на морозе. Честное слово, южная дорога лучше.

– Сынок, – отвечаю я. – Я ездил по этой южной дороге, когда ты был еще chotah wallah[173] и сосал молоко у мамки, и дорога мне эта совсем не понравилась. Так что, если все не против, поедем вдоль реки.

– Э, ладно, – восклицает вожак, обнажив в ухмылке неровные зубы. – Ты, часом, не задолжал кому-нибудь деньжат в Джелалабаде?

– Нет, – говорю. – Не деньги. Вперед же, друг всех странников, к реке.

И мы поехали. По ночам было холодно, зато меня не мучили кошмары, ни во сне, ни наяву, пока мы добирались до Хайбера и по извилистой дороге достигли Пешавара, где я распрощался с эскортом и проскакал под аркой, где Авитабиле имел обычай вешать гильзаев. После чего предстал перед молодым сопляком, облаченным в мундир прапорщика войск Компании.

– Рад приветствовать тебя, сынок, – говорю я. – Мое имя Флэшмен.

Этот юнец с облупившимся носом вытаращил на меня свои рыбьи глаза и побагровел.

– Сержант! – орет он. – Что этот паршивый ниггер делает на конторской веранде?

Одет я был по последней кызыл-кумской моде, в плащ, шаровары и тюрбан, да еще с длинной бородой, способной посрамить доктора Грейса[174].