Флэшмен на острие удара

Секретарь нахмурился, потом, попросив меня подождать, скрылся в доме. Обратно он вышел в сопровождении высокого седого человека, которого в Англии знал каждый. Толпа приветствовала его, смеясь и крича: что за отличный парень этот лорд Палмерстон[28].

– Флэшмен, не так ли? – спрашивает он, положив руку мне на плечо. – Мне казалось, вы отбыли вместе с Рагланом.

Я рассказал ему про Вилли, и Палмерстон хмыкнул.

– О, разумеется, наш подрастающий Фридрих Великий. Что ж, можете взять его с собой, раз уж война начинается по-настоящему. Пакет получили? Отлично. Вручив бумаги, можете передать его светлости, – полагаю, Ньюкасл сформулировал все достаточно четко, – что захват Севастополя рассматривается правительством Ее Величества не иначе, как предприятие, призванное стать провозвестником грядущего успеха союзных армий. Э-хм? Но дельце это будет чертовски трудное. Вам ясно?

Я понимающе кивнул, он опять хмыкнул и поглядел на лужайку, где Гладстон пытался загнать мяч в ворота. Удар не получился, и Пам хмыкнул по-новой.

– Тогда в путь, Флэшмен, – говорит он. – Удачи вам. Когда вернетесь, заходите ко мне. Передайте мое почтение его светлости.

Когда я откозырял и направился к выходу, Палмерстон важно прошествовал по лужайке, подошел к Гладстону, сказал что-то и взял у него крокетный молоточек. Потом я вышел.

Мы отплыли ночью. Я – после торопливого, но бурного прощания с Элспет, а Вилли – после отчаянного набега на Сент-Джонс Вуд и заключительной скачки на своей блондинке. Я начал ощущать посасывание под ложечкой, хорошо знакомое мне по всем другим отъездам, и болтовня Вилли, с которым мы стояли на палубе, наблюдая, как скрывается во тьме лес мачт и меркнут огни берега, не поднимала настроения.

– На войну! – верещал маленький идиот. – Разве это не здорово, Гарри? Конечно, для тебя это все не ново, зато я окрылен как никогда в жизни! Разве ты, отправляясь на свою первую кампанию, не чувствовал себя рыцарем древних времен, стремящимся завоевать себе имя, покрыть славой свой род или добыть любовь прекрасной дамы?

Со мной такого не было, а если бы и было, то уж не ради шлюхи из Сент-Джонс Вуд. Так что я только хмыкнул, а-ля Пам, и предоставил Вилли щебетать в свое удовольствие.

Плавание получилось как плавание, даже быстрее и приятнее, чем многие, и совершенно не утомительное. У меня нет желания распространяться насчет всех тех вещей, о которых так любят говорить хронисты Крыма: об ужасном состоянии армии в Варне, о пьянстве и распутстве в Скутари, о том, как холера и прочие болезни косили наши ряды тем жарким летом, о бардаке, созданном неопытными снабженцами и полковыми чинами, о бесконечной грызне между командирами – такими, как Кардиган, например. Тот отбыл из Англии в Париж через два дня после происшествия в спальне Элспет, а по прибытии в Болгарию потерял сто лошадей, неосмотрительно далеко выдвинув патруль к позициям русских. Об этих бедствиях, болезнях, ошибках руководства и прочем вы можете прочитать где угодно. Билли Рассел из «Таймс» обрисовал эти события не хуже прочих, хотя с ним надо быть поосторожнее. Он был хорошим парнем, этот Билли, и мы неплохо ладили, но в нем постоянно гнездилось желание угодить читателям, и чем хуже оборачивалось то или иное дело, тем лучше для него. Именно он, как вы помните, настроил половину Англии против Раглана, потому как тот запретил отращивать в армии бороды. «Мне нравится, когда англичанин выглядит, как положено англичанину, – говорил Раглан, – а бороды – чужеземный обычай, да и служат рассадником для вшей. А значит, распространение бород является вредным». Насчет вшей с ним не поспоришь, но Расселу было наплевать: он провозгласил позицию командующего «плац-парадной мишурой» и обвинил Раглана в бюрократизме и многих иных грехах. К вашему сведению, у самого Билли Рассела была густая, как изгородь, борода, и мне сдается, приказ Раглана он воспринял как личное оскорбление.

При любом раскладе эти мемуары посвящены не военной истории, а мне, так что, ограничившись самыми важными деталями, я предоставлю войне идти своим чередом, так же, как поступило правительство.

Мы прибыли в Варну; вонь была нестерпимой. На улицах грязь, повсюду носилки с больными, которых доставляли из лагерей в помойные ямы, почему-то называемые госпиталями. Порядка не было и в помине. «Ладно, – думаю. – Нам лучше погостить на борту, пока на досуге не подберем что-нибудь подходящее для размещения». Оставив Вилли, я отправился с докладом к Раглану.