Флэшмен на острие удара

Крошка Гавви, кстати, это наш сын и наследник: горластый противный пятилетка, делавший жизнь в доме невыносимой из-за своего крика и привычки повсюду таскать с собой ракетку для бадминтона. Меньше всего на свете я уверен в том, что это именно мой сын (как мне уже приходилось сообщать). Под этакой бархатисто-розовой невинной внешностью Элспет скрывалась чудовищно темпераментная натура, и не удивлюсь, что за четырнадцать лет нашего супружества в ее постели перебывала половина Лондона. Конечно, мне частенько приходилось отсутствовать. Но я ни разу не поймал ее с поличным. Впрочем, это ни о чем не говорит, она ведь тоже меня не поймала, а у меня столько было, что хватило бы весь Гайд-Парк обнести живой изгородью. Все свои подозрения мы держали при себе и делали вид, что ничего не происходит. Как вам известно, я ее любил, и при том не только плотски, и думал, верил, надеялся, что она обожает меня, хотя поручиться до конца не готов.

Зато имел серьезные сомнения в отношении отцовства маленького Гавви. Звали его Гарри Альберт Виктор, но «Гарри» ему никогда не удавалось выговорить правильно, ибо мальчишка почти все время что-то жевал. Помнится, мой приятель Спидикат, та еще скотина, утверждал, что нашел в нем неоспоримое сходство со мной. Когда Гавви было всего несколько недель, Спид любил прийти поглазеть, как кормят малыша. По его утверждению, манера младенца присасываться к груди кормилицы не оставляла сомнений на счет отцовства.

– Крошка Гавви, – отвечал я Элспет, – еще слишком мал, чтобы обращать внимание на цвет мундира своего папаши. Зато избранная мною стезя крайне важна, любимая, и ты не заставишь меня уклониться от исполнения долга. Позже, может быть, я переведусь, – (возможно, я и на самом деле так поступлю, когда все успокоится) – и ты сможешь вдоволь покрасоваться рядом со своим кавалеристом на балах и променадах вдоль Роу[7].

Это ее утешило, как леденец ребенка, – в этом смысле Элспет была удивительно недалеким созданием. Мне часто казалось, она скорее напоминает ожившую куколку с соломенными волосами, а не взрослую женщину. Ну, в этом есть и свои преимущества.

Итак, Биндли замолвил словечко лорду Пэджету, тот порадел мне и устроил на службу в Департамент вооружения. И была эта служба настоящей пыткой, ибо мой начальник лорд Моулсворт на поверку оказался из числа тех самых дотошных остолопов, которые суют нос во все дела – вместо того, чтобы, как полагается порядочному лорду, не заниматься ничем, а только изливать на окружающих лучезарный свет своего присутствия. Он и меня заставил работать. Я, не будучи инженером и имея о всяких там «моментах» и «усилиях» представление не большее, чем необходимо, чтобы лечь в кровать и с нее подняться, был направлен на испытания ружей в вулвичскую лабораторию. Мне полагалось стоять на огневом рубеже, в то время как снайперы Королевского завода стрелкового оружия палили по «евнухам».[8] Тамошний народ был скучный, инженеры и тому подобное; разговоров только и было что про преимущества винтовки Минье по сравнению с «Лонг-Энфилдом» калибра 0,577 дюйма, о пулях Притчарда да астоновских прицелах. Работа там кипела тогда вовсю: стояла задача подобрать для армии новую винтовку, и комитету Моулсворта было поручено осуществить выбор. По мне, так хоть аркебузу выбирай, все одно; наслушавшись за месяц стенаний про заклинивающие шомполы и перепачкав ружейным маслом штаны, я поймал себя на мысли, что готов согласиться со старым генералом Скарлеттом, заявившим однажды:

– Неплохие ребята в Департаменте, но, черт побери, чего возьмешь с «пороховой мартышки»?[9] Сверлите себе стволы и набивайте патроны, но зачем требовать, чтобы я отличал полдюймовку от мортиры, а? За что вообще напасть такая на джентльмена, тем более офицера? Нет, ну что за дела?!

Меня тоже терзали сомнения, долго ли мне удастся выдерживать все это, и я, решив как можно меньше времени уделять своим обязанностям, целиком ушел в светские развлечения. Перевалив тридцатилетний рубеж, Элспет обрела еще больший, если такое вообще возможно, аппетит к разного рода вечеринка, танцам, операм и ассамблеям, а я, когда не составлял ей компанию, проводил время в клубах или на Хаймаркете, вернувшись к излюбленным своим наслаждениям азартной игрой, подогретым портвейном и разгульным обществом. Днем мы катались вокруг Альберт-гейт, а ночью – по Сент-Джонс Вуд; устраивали скачки, играли в пул, развлекались со Спиди и парнями и не давали покоя шлюхам.