Флэшмен в Большой игре

Принцесса отдала приказ и грум поспешил к ней, ведя в поводу ее маленькую кобылку. Я кричал что-то сквозь шум, клялся, что люблю ее и что она все еще может спастись, но она лишь коротко взглянула на меня и схватила поводья своей лошади. Все это случилось в одно мгновение, но живет в моей памяти вот уже пятьдесят лет и вы можете считать меня старым дураком или безнадежным мечтателем, но я могу поклясться, что видел слезы у нее на глазах. И тут же она вскочила в седло, что-то крикнула, ее маленькая кобылка заржала и унеслась прочь, а я так и остался стоять на ковре.

Шер-Хан куда-то исчез. Я вглядывался в облако пыли и все звал принцессу, но ее гвардейцы окружили ее — за ними показались бегущие к нам канониры, среди которых попадались и стрелки-панди, которые то и дело приостанавливались, оборачивались к неприятелю, стреляли и вновь бросались бежать. У пушек уже крутилась кавалерия, сверкали сабли, и сквозь весь этот страшный шум было уже ясно слышно, как труба играет «В атаку!». За артиллерийскими передками показались голубые мундиры и белые каски — я даже не поверил своим глазам, потому что это были всадники Легкой бригады, ирландские гусары. Их офицер, вопя, привстал на стременах, и солдаты сгрудились вокруг него. Они хлынули на батарею, подобно волне, тесня и ломая жидкий строй кавалеристов-пуштунов в красных плащах. А теперь я, насколько смогу, расскажу вам, что было дальше.

Лакшмибай с саблей в руке была среди своих пуштунов. Похоже, она что-то кричала им, а затем ударила клинком наскочившего было гусара, разминулась с ним, когда он пронесся мимо, и на мгновение я потерял ее в свалке. Скрежетали сабли, с дьявольским шумом палили пистолеты, и вдруг, пятясь, показалась белая кобыла и принцесса была в седле, но все же отступала, бросив поводья; на секунду мне почудилось, что она падает, но ей все же удалось удержаться, а ее лошадь повернула и бросилась из свалки — и тут мое сердце замерло, так как я заметил, что рани прижимает руки к животу и бессильно склоняет голову. В этот момент какой-то британский солдат направил своего скакуна прямо на белую кобылу и когда кони столкнулись, наотмашь рубанул Лакшмибай саблей — я громко застонал и прикрыл глаза, а когда вновь открыл их, она уже лежала в пыли и даже издали я видел пурпурное пятно, расплывающееся на ее белом плаще.

Я побежал к принцессе — похоже, за мной мчались какие-то всадники, но я не обратил на них внимания — но оступился и упал. Когда же я снова поднялся на ноги, то увидел, как она корчится в пыли; шарф и шлем свалились у нее с головы, она била ногами и царапала свое тело ногтями, а лицо ее, наполовину закрытое разметавшимися волосами, было перекошено в жуткой гримасе агонии. Это выглядело отвратительно и я мог только, остолбенев, с ужасом смотреть на нее. О, если бы это было в романе, то конечно же, я подбежал бы к ней, прижал ее голову к груди и поцеловал, а она бы смотрела на меня с тихой улыбкой и прошептала что-то нежное, пока не закрыла бы глаз навеки — столь же прекрасная после смерти, как и при жизни — но на самом деле люди не умирают так красиво, даже владычица Джханси. Она еще раз изогнулась в конвульсиях, а затем упала ничком — и я понял, что она умерла. [XLVII*]

Думаю, что только тогда в голове у меня наконец снова прояснилось.

Всего в двадцати ярдах от меня продолжалась адская свалка, а я был безоружным и бессильным, да к тому же по уши вымазанным в грязи. Тут я с радостью отметил, что в голову мне пришла здравая мысль — прежде всего выбраться из этой мясорубки, пока меня не зацепит пуля или клинок. Я вскочил на ноги и бросился бежать даже прежде, чем эта мысль успела полностью оформиться — я бежал наугад, но все время внимательно оглядывался по сторонам в поисках безопасного уголка или лошади, потерявшей своего седока. Я нырнул в нуллах, врезался в кого-то, вскочил на ноги и бросился вдоль ущелья, мимо группы панди в высоких шапках, которые карабкались по стенам, занимая позиции для стрельбы, перепрыгнул через разбитую повозку — и вдруг — о, чудное видение! — заметил лошадь, рядом с которой, сжимая поводья, сидел на коленях какой-то раненый черномазый. Один пинок — и он опрокинулся на землю, а я взлетел в седло и помчался прочь. Низко пригнувшись, я несся галопом — но тут фонтан грязи вырос прямо передо мной от пушечного ядра, которое принеслось откуда-то и ударило в стену ущелья. Последнее, что я помню — как лошадь опрокинулась на спину и что-то с ослепительной болью ударило меня по левой руке; а дальше нечто неимоверно тяжелое обрушилось мне на голову, красный туман поплыл перед глазами и я потерял сознание.