Флибустьеры Чёрного моря

Поэтому тревога прочно поселилась в сердцах главных защитников Азака и его руководителях. Невиданные, да и неслыханные никем змеистые окопы с трёх сторон подобрались к городским укреплениям. То есть в любой момент казаки, как шайтаны из коробки, могли выскочить из земли прямо возле рва. Которые в местах подхода этих иблисовых измышлений уже не были серьёзным препятствием. В последние две ночи пленные османы, умолявшие не стрелять в них, завалили их вязанками мокрого, обмазанного глиной хвороста. Защитники города, естественно, стреляли, бросали горшки с порохом, сами то и дело поражаемые выстрелами казаков. Рвы же забрасывались частично из подземных подкопов, потому под выстрелы попадали только мусульмане. Многих из них удалось убить, но казакам от этого было не холодно и не жарко. Последним препятствием для них оставались стены и храбрость их защитников, готовых отдать жизнь в борьбе с неверными.

* — Секбаны — наёмники, конные пехотинцы с огнестрелом. Янычар было слишком мало, чтобы заткнуть ими все дыры на границах огромной империи.

Христиан в городе хотели видеть? Извините, что без цепей.

20 цветеня 7146 года от с.м.

(30 апреля 1637 года от Р. Х.)

Предупреждённые о неэффективности штурма на хапок казаки и не пытались его делать. Атаманом в походе на Азов, как и в реале, был Михаил Татаринов, умный и опытный военачальник, умевший слушать и делать выводы из услышанного. Вместо этого взялись всерьёз за осадные работы. Сэкономили время на работах по возведению оборонительных сооружений от внешней угрозы. Благодаря Аркадию точно знали, что во время осады никакой серьёзной помощи Азову никто оказать не может.

Особые усилия потратили на "змееобразные", точнее, "ломаной линии", окопы, вплотную подходящие к оборонительным рвам. По ним можно было подобраться, не подставляясь под выстрелы, прямо к крепости. В предполагаемых местах штурма удалось, к сожалению, не полностью, засыпать рвы. Стоило это жизни нескольким десяткам пленников, расстрелянных со стен. Нетрудно было догадаться, что турки сосредоточат там большую часть защитников. Но им приготовили сюрприз. Да и начать штурм, по предложению того же Аркадия, собирались совсем в другом месте. По поводу чего у него опять возник серьёзный спор с Васюринским и поддержавшими его несколькими донскими атаманами. Воинская честь тогда была куда более распространённым и обширным понятием, чем сейчас. Но победила, как всегда, целесообразность.

Сказать, что Иван пребывал в плохом настроении, это сильно смягчить реальную ситуацию. Скорее, он пребывал в состоянии бессильного бешенства. Бешенства потому, что ему, старому казаку, уважаемому кошевому, знаменитому и среди сплошь не трусливых казаков воину, запретили участвовать в бою. Совсем. То есть разрешили (вы можете представить, ему, так уж и быть, разрешили, если что, защищать этого чёртова вылупка Аркадия), но в исключительных и строго оговорённых случаях. Защищать же попаданца, пока, по крайней мере, было не от кого. Он как раз, устроивший эту пакость, в бой не рвался. Собственно, именно его и поначалу подозревал Иван в организации этого непотребства. Правда, на совете характерников, в который его по непонятным причинам взяли (какой он к бесу характерник?), и совете атаманов, где были приняты решения о запрете Ивану Васюринскому рисковать своей жизнью, Аркадий не выступал. Обоснование: "В связи с особенно большой ценностью для всего русского народа". Звучало, конечно, приятно, чего уж там. Но стоит вдуматься в смысл… на клочки кого-то хочется порвать. Сильно хитромудрого. Позже Иван поверил Аркадию, что он не при чём, но истинного виновника ему обнаружить так и не удалось.

Бессильной же его злость была потому, что он и сам понимал невероятную, уже начавшую проявляться ценность попаданца. Что начисто исключало месть. Пожалуй, его действительно надо было беречь как зеницу ока. Никто ведь не знает и тысячной доли того, что хранится в его голове.

"Но я то, Господи Боже, причём?!"

Ещё в его настроении, порой беря верх над всем остальным, присутствовала обида. Обида не столько на подлого попаданца — что с него возьмёшь — сколько на весь белый свет. Правда, в отличие от некоторых, у него при таких приступах возникало желание не вешаться, а кого-нибудь удавить. Медленно-медленно, высказывая ему всё, что о нём думает.

С постановлениями советов, что характерников, что атаманов, шутить не приходилось. Сказали "не смей рисковать" — приходилось выполнять. Хотя все последние десятилетия провёл на грани жизни и смерти, перестраиваться под старость было очень тяжело.

"И в монастырь ведь не уйдёшь теперь. Не до молитв, если делом можно родину от страшных бед спасти. Так что о надежде отмолить собственные грехи в монастырской келье придётся забыть. Помолиться же за грешные души других найдётся кому".