Флорентийка. Книги 1-4

Однако прошло еще два нескончаемых дня, в течение которых Фьора беспрестанно задавала себе вопрос, не забыли ли о ней и не оставят ли ее до конца жизни в этой тюрьме!

Наступил вечер, и она легла сразу же после того, как помолилась, но на сердце было страшно тяжело. Мысли не давали ей уснуть. Фьора лежала в кровати и нервно перебирала заплетенные в косу волосы, прислушиваясь к ударам колокола на башне. Как и все остальные пленники, она жила тем, что могла услышать…

Вдруг она услышала, как кто-то открывает ее дверь, а ведь была уже полночь! Фьора вскочила.

Появился Грегуар с фонарем в руке, а позади него Фьора заметила двух солдат, вооруженных алебардами.

— Быстрее, быстрее! — позвал Грегуар. — Скорее одевайтесь, король ждет вас!

— В такое время? — спросила она.

— Да. Слава богу, что вы не спали! Но умоляю вас, поторопитесь!

Фьора торопливо оделась, обулась и не стала причесываться, а просто обвязала голову вуалью. На все потребовалось не более двух минут, и вот она уже направилась к двери, где ее ожидала охрана. Двое шли впереди нее, а еще двое сзади: так они миновали лестницу и вышли во двор, который в это время суток был тих и пуст. Были слышны лишь шаги часовых на вышке и шум из близко расположенной деревни. Ночь была прекрасной, на небе сияли звезды, и Фьора после стольких дней заточения вдыхала свежий воздух с явным наслаждением. Как чудесно пахло жимолостью!

Плесси был весь погружен в полную темноту, горели только свечи в комнате короля и один фонарь над входом в восьмиугольную башню, из которой начиналась лестница к покоям короля. На том берегу Луары залаяла собака, и в замке ей ответила сначала одна, затем присоединились другие.

Перед покоями короля стояли шотландские гвардейцы, но дверь открыл личный слуга короля и пригласил Фьору войти, после чего немедленно удалился, плотно прикрыв за собой резную дубовую створку.

Хотя в комнате было душно, король был тепло одет — в плотную накидку на куньем меху и надвинутый на самые уши колпак; он сидел в широком кресле с множеством подушек рядом с камином, где горел яркий огонь. Рядом с креслом стоял канделябр на пять свечей, которые не могли как следует осветить огромную комнату.

Король даже не взглянул на Фьору. Он смотрел на огонь, и его профиль с длинным и острым носом, массивным и упрямым подбородком и презрительно сжатым ртом четко выделялся на фоне горящего пламени. Он протягивал к огню руки, которых чудесным образом не коснулось время, и время от времени потирал их.

Поскольку он не поворачивал к ней головы, Фьора прошла несколько шагов по ковру, на котором растянулись собаки. Все они сразу подняли головы и настороженно следили за ней.

Фьора знала, что гнев короля может быть страшен, и не нарушала молчания, которое становилось гнетущим. Она склонилась в глубоком приветствии и ждала приказа подняться, но король все молчал. Тогда, совершенно растерявшись от столь холодного приема, она первой нарушила гнетущее молчание, несмотря на грозу, которую это могло бы вызвать на ее же голову:

— Сир!.. Я не знаю, почему король отворачивает от меня свой взгляд и что я могла совершить, чтобы заслужить его гнев, но я умоляю сказать мне хотя бы одно: что стало с моим сыном?

Последовало такое же пугающее молчание. Фьора почувствовала, как у нее сжалось горло, а на глазах невольно выступили слезы. Неожиданно король повернулся к ней, и она увидела его острый взгляд, в котором горела с трудом сдерживаемая ярость.

— Ваш сын? — презрительно спросил он. — Вы решили побеспокоиться о нем? За два года, прошедшие со дня его рождения, сколько времени вы с ним провели?

— Очень мало, но королю должно быть известно…

— Мне ничего не известно! — резко оборвал ее Людовик. — И встаньте! Вы слишком похожи на приговоренную, но… решения пока нет.

— Так меня ожидает приговор? Но чем я могла оскорбить короля?

Он опять отвернулся к огню, не желая видеть этих больших серых глаз, в которых блестели слезы.

— Оскорбить? Мягко сказано, мадам! Вы меня унизили, предали, и не исключено, что покушались на мою жизнь!

— Я?

Громкий возглас Фьоры прозвучал так внезапно, что король вздрогнул. Рот его исказился нервным тиком, а ноздри задрожали, как это бывает с чрезмерно чувствительными людьми, — Да, вы! Я вас принял, когда Флоренция выбросила вас вон, я ввел вас в мой дом и поселил рядом с собой, и к вам, да простит мне бог, я испытывал дружеские чувства! Как будто мужчина в здравом рассудке может питать хотя бы что-то похожее на дружбу к женщине!

Он произнес это слово с таким выражением, что Фьора ощутила, как нарастающий в ней гнев высушил слезы.

— Сир! Чрево, носившее короля, разве оно не принадлежало женщине?

В его взгляде она прочитала негодование.