Флорентийская голова (сборник)

— Итого: перчатки — тридцать евро, кошелёк — сорок, и сумочка — сто, — сказала мне крашеная Аня из Ленинграда, на которую я набрела в самом дальнем ряду, — скидок, извини делать не буду.

Я протянула Ане деньги, а та мне большой зелёный пакет с хапнутым.

— А ты, вообще, чем занимаешься? — спросила она, пересчитывая деньги.

— В банке работаю, — ответила я.

— Ха! — Аня сунула в рот тонкую сигарету. — У кого из наших ни спросишь, все в банке работают. (Я промолчала) А вообще, как там сейчас в совке? Давно не была.

— Жить можно, — ответила я и, поблагодарив соотечественницу, развернулась, чтобы уйти.

— Остерегайся цыган, — услышала я за спиной Анин голос.

Я обернулась.

— Чего?

— Я говорю, осторожней с румынами, они дикие, — пояснила Аня, — их даже карабинеры боятся.

На площади Синьории нас должен был ожидать Костантино, чтобы отвести в Уффици. Я припёрлась туда на полчаса раньше назначенного — ноги сами привели. Шла, шла и вдруг увидела знакомую башню.

Разумеется, тут тоже всё было мокрое, и народу здесь было больше, чем на Соборной. Издалека завидев бледные телеса, я потрусила к Давиду. Подойти ближе, чем на десять метров из-за толпы народа мне не удалось, поэтому пришлось довольствоваться малым.

«Нет, всё-таки хорош, сукин сын», — успела подумать я, как кто-то тронул меня за рукав. Я обернулась. На меня смотрел сияющий Костантино в чёрной кожаной куртке и белых джинсах. На руках у него были замшевые перчатки, а на шее небрежно болтался длинный полосатый шарф.

— Верно говорят, что женщины на площади Синьории стоят к статуе Давида лицом, а мужчины спиной, — сказал он. — Идите ко мне под зонт, Саша, — и, не дожидаясь моей реакции, сделал шаг в мою сторону. Над моей головой навис здоровенный прозрачный купол.

Сил сопротивляться его настойчивости не было.

— Шипящие звуки в русских женских именах придают им ни с чем не сравнимый шарм, Саша, — тихо произнёс Костантино и улыбнулся.

Я тоже улыбнулась, но не от комплемента, а оттого, что оказалась почти на голову выше моего коварного обольстителя. «Почему я раньше не замечала, что он такой мелкий», — подумала я, и мне стало ещё смешнее.

Улыбка быстро сошла с лица, так и не дождавшегося поцелуя Костантино, и он предложил прогуляться по площади, «пока все не подошли». Я согласилась, всё равно делать было нечего. Не успели мы дойти до Лоджии Ланци, как я поняла, что Костантино трудно нести надо мной зонт.

— Давайте я возьму, так будет удобнее, — сказала я и почти выхватила деревянную ручку из рук Костантино. Тот нехотя согласился.

Мы неспешно обошли по периметру всю площадь. Подходили к каждой статуе, останавливались и смотрели. Вернее, смотрела я, Костантино, глядя на меня, без умолку верещал. «Персей» Челлини, «Похищение сабинянок» Джамболоньи, его же «Геркулес и Кентавр», «Аякс с телом Патрокла» не помню кого — на всех у него нашлось что сказать. Ну, и, конечно, Костантино не был бы Костантино, если бы не закончил свой рассказ вот этим:

— Видите, у задней стены лоджии стоят шесть античных женских статуй? — спросил он.

Я кивнула.

— Крайняя слева — моя любимая — очень похожа на вас, Саша.

«Вот ведь, кобель!» — подумала я, но помолчала.

Дальше у нас по плану была галерея Уффици. Мы с Костантино «чтобы не подумали лишнего» разошлись в разные стороны и встретились уже на месте условленного заранее общего сбора, у «Давида». Только всё напрасно. Некоторые пейзанки, видимо, тоже пришли сюда раньше, и я ещё на подходе к плотно стоящей справа от «Давида» нашей группе стала ловить на себе вполне однозначные взгляды.

«Завидно? Завидуйте молча!», — попыталась я соорудить на своей физиономии.

Рассказывать об Уффици, как мне кажется, невозможно по двум причинам. Во-первых, потому что абсолютно всё увиденное пришлось бы возносить в превосходную степень, а, во-вторых, потому что про неё, Уффици, уже написано такое море разливанное всего, и мой комментарий в этом море просто утонет, не оставив даже всплеска. Скажу одно — два часа, проведённые внутри, стали для меня одним из самых ярких впечатлений за последние десять лет (чего, кстати, нельзя сказать о моих пейзанках, которые в большинстве своём зевали и периодически во всеуслышание сообщали, что Радищевский музей в Саратове во сто крат лучше).

Ближе к выходу, когда я, обалдевшая от «Рождения Венеры», «Весны», «Поклонения волхвов», уже случайным образом бродила по залам, взгляд мой вдруг зацепился за что-то знакомое. Я немедленно изменила курс, задела какую-то тётку («Scusi!», «Сама корова!») и оказалась у стеклянной витрины, за которой был круглый выпуклый предмет с изображённой на нём головой кричащей медузы Горгоны.

— Так вот ты какой, — сказала я вслух, — а я думала, ты больше…