Флорентийские маски

– А почему бы и нет, синьорина? Разве Казанова или Муссолини не были реальными? Больше того, – продолжал он, вставая со стула, – последствия этих сказок, этих снов и мечтаний о величии принесли в реальный мир немало горя и грязи. Именно такие люди, как вы, создавали персонажей, которые впоследствии паразитировали на мечтах людей и целых народов. Лично мне гораздо больше по душе американские комики. Пиноккио – он ведь не клоун, а политик. Он… как бы это сказать… излишне возрожденческий персонаж.

Пол воспользовался передышкой, чтобы привести в порядок свои мысли, собраться с силами и перевести разговор в другое русло. При этом он мысленно отметил определенную правоту в словах адвоката: все упомянутые личности и персонажи, реальные и вымышленные, живые и мертвые, были чем-то похожи: в каждом из них билось сердце театрального актера. Эта страсть к клоунаде порой перевешивала способность вести себя в соответствии с требованиями общества.

– Видите ли, мне кажется, что мы с другом уже наговорили много лишнего, – вновь вступил он в разговор, стараясь снять возникшее напряжение. – Я прошу вас об одном одолжении, даже не прошу, а умоляю: речь не идет ни об угрозах, ни о желании навлечь на кого-либо неприятности. Нам просто очень нужно узнать, все ли в порядке с близким нам обоим человеком.

Едва энтомолог успел договорить, как в зале внезапно послышалась музыка, а затем зазвучал голос певицы, исполняющей какую-то оперную арию. Музыка звучала со всех сторон, и все помещение оказалось словно обнаженным перед этими всепроникающими звуками.

Коломбина немного помолчала, словно дожидаясь, пока сентиментальные аккорды пропитают все ее тело. При этом она явно что-то подсчитывала в уме, прикидывая, стоит ли уступить смиренной просьбе Пола и, сжалившись, рассказать ему о том, что он хочет узнать.

– Что ж, сделайте одолжение, пойдемте со мной. Надеюсь, когда вы узнаете то, что невозможно описать словами, вы вернетесь к себе домой и навсегда забудете то, что увидели.

Ласло и Пол были рады следовать за девушкой куда угодно. Они направились вслед за ней к дверям, но Андреа, остановившись на пороге, попросила подождать в зале.

– Я все-таки склонен доверять этой женщине, – воодушевленно заявил Пол.

– А нам ничего другого и не остается, – скептически ответил Ласло, – но кто его знает, может, она и приведет нас к черепу, к тому острову, где живут теперь наши близкие – те, кто исчез.

Ждать Коломбину им пришлось целый час. За это время Ласло и Пол успели основательно изучить лица друг друга и подумать о том, какой была жизнь каждого из них до знакомства. Глядя на адвоката, Пол вдруг машинально отметил про себя, что тот, судя по всему, чего-то боится. Через несколько минут его осенило: венгр еще не бывал в том мире, где соседствуют мертвые и живые, и ему теперь страшно встретиться с теми, кто уже перешагнул этот порог навсегда. Адвокат, конечно, старался не показывать свой страх, но глаза его выдавали: глаза вечного эмигранта казались двумя окнами, распахнутыми навстречу всем ветрам и бурям жизни. Смерчи и грозы врывались в эти окна и рвали в клочья то, что еще оставалось неразрушенным в его душе. Ласло на всю жизнь так и остался беженцем из воюющей страны, главной заповедью которого стали слова, сказанные кем-то из взрослых ему – бледному, изможденному военными лишениями подростку: работать, работать, работать до тех пор, пока хватает сил, а потом – работать даже тогда, когда их не останется. Он всю жизнь был бледным и худым, словно голодным. Ни деньги, ни хорошая еда не сумели изменить его комплекцию, а жаркое мексиканское солнце не покрыло загаром ни единого миллиметра его почти прозрачной кожи.

Но что же видел Ласло в пытливых глазах Пола? Скорее всего, энтомолог стал для него ожившим символом настоящего англичанина, не менявшегося уже на протяжении нескольких веков. Стать в глазах Ласло просто картинкой, страницей из гербария Полу мешало участие в том самом деле, в котором оказались замешаны они оба. Венгр прекрасно понимал, что, в отличие от него, Пол отправился на поиски друзей погибшего племянника не из-за денег, а повинуясь какому-то внутреннему эмоциональному порыву. А впрочем, подумал адвокат, может быть, здесь речь идет и не об эмоциях, а о гораздо более важном, почти святом для этого человека понятии – о принципах.

Ласло было интересно сравнить Пола с Антонио. Как оказалось, в сыне мексиканского актера и англичанки не было ровным счетом ничего английского: он на все сто процентов в своих лучших и худших качествах был продуктом Мексики и сыном своего отца, мексиканца по рождению и по духу. Вот только почему-то отец в последнее время стал побаиваться собственного сына, а может быть, не его самого, а черепа, который сын принес в его дом. Мертвая голова принадлежала Пиноккио – в этом не было никаких сомнений, но тело со всеми его мышцами и кровеносными сосудами было телом Антонио.

От тягостных мыслей и созерцания горевших в камине дров их отвлекла Коломбина. Она появилась в зале, одетая в черное и явно готовая к тому, чтобы выйти на улицу.