Флорентийские маски

Он толкнул дверь и сразу же понял, что комната освещена чуть лучше, чем погруженный почти в полную темноту дом. Как он и предполагал, в этой комнате юноша и девушка предавались любовным играм. Их сплетенные тела освещали почти два десятка свечей, вставленных в огромный ветвистый канделябр ростом с человека. Крохотные огоньки колыхались в такт дыханию влюбленных. Ласковые руки скользили по телам, словно подгоняя их реализовать сжигающее желание, которое все никак не могло разрядиться последней безумной вспышкой. Влюбленные находились довольно далеко от двери, и их лица не были видны Полу, однако он сразу же, буквально по вибрации воздуха почувствовал, что эти люди должны быть ему знакомы.

Он подошел ближе, почему-то уверенный, что они не смогут увидеть его. Женщина, бледная и округлая, словно полная луна, была той самой «садовницей», чей голос Пол слышал с тех пор, как провалился в этот тяжелый сон. Ее тело было воплощением желанной женственности, хотя ее формы в полумраке четко не прорисовывались. Она не была ни худой, ни полной, ни молодой, ни старой, ни высокой, ни маленькой. Вся обстановка лишь подчеркивала ее абсолютную женственность, желанность и в то же время – ее особую власть, наподобие той, какой обладали жрицы в храмах древних религий. Мужчина, навалившийся, набросившийся на нее, оседлавший свою возлюбленную, боролся не с ней, а с собственным бессилием. Почему-то он показался Полу иностранцем: у него были темные, слегка вьющиеся волосы, а во взгляде черных глаз угадывалась проницательность и настойчивость.

Сам того не зная, Пол оказался свидетелем сцены любви, разыгрывавшейся в тот миг за много километров от него – во Флоренции, между Коломбиной и Антонио. В тот день мексиканец, наговорив сообщение на автоответчик адвоката, прямиком отправился в дом двух актеров и вскоре оказался в сладостном плену надушенных простыней Коломбины, которую ему все не удавалось ни взять, ни подчинить своей силе, как он ни старался. В сексуальном отношении она была на голову выше его: умелая, чувственная, она могла воспроизвести в своих стонах и дыхании любую страсть, любые оттенки эмоций. Антонио же не мог притвориться, что забыл о Федерико, и эти воспоминания, болезненные и тревожные, не давали ему полностью сосредоточиться на любви, без чего обладание страстной «садовницей» не могло быть полным.

Убедившись в своей невидимости, Пол решил прикоснуться к Коломбине, но его рука прошла сквозь ее тело, как сквозь воздух. Ощущение было такое, словно он пытался прикоснуться к изображению на экране или к отражению в зеркале, в то время как сама любовная сцена разворачивалась не у него перед глазами и под руками, а в другой, далекой от него точке пространства и времени. Боль от осознания невозможности не только обладать этой женщиной, но даже коснуться ее, была столь острой, что Пол рухнул на пол и горько заплакал. Сколько времени он так пролежал, обливаясь слезами, он и сам сказать не мог, потому что в его распоряжении не было никаких инструментов для измерения в этом странном мире. Это кончилось лишь после того, как были выплаканы все слезы, заставившие Пола вспомнить о далеких временах подростковых обид и трагедий. «Мужчина на пороге старости не имеет права так реветь, но я чувствую себя здесь таким несчастным, таким одиноким и забытым».

В его голове металась и стучала изнутри по черепу, как молотком, одна и та же мысль: «Больше так продолжаться не может. Нужно признаться в поражении и сдаться». Неожиданно сквозь пелену одиночества в нем вспыхнуло желание ответить, отреагировать на происходящее. Он встал на ноги и, сосредоточившись на любовных играх, которые он мог лишь созерцать, но не участвовать в них, вдруг закричал во всю мочь:

– Пиноккио! Пиноккио!

Сознание покинуло его в ту же секунду, когда образы Антонио и Коломбины растворились в воздухе, испарились, словно капли воды, прямо перед его воспаленными глазами. Впрочем, часть осколков этих образов обрела вдруг острые грани и углы, как кусочки разлетевшегося вдребезги большого зеркала. Частицы тела Коломбины беспорядочно слились с атомами, только что составлявшими тело Антонио. Эти крохотные острые осколки хлестнули по лицу и телу Пола, как огненный всепрожигающий дождь. Помещение наполнилось жидкими, перетекающими друг в друга образами, которые обрушивались на него сверху, с боков, со всех сторон. Дождь из раскрошенных в мелкий фарш тел наполнял пространство ароматом чувственности, нежности и ласки. Пол всем телом впитывал в себя эти запахи.

Он полностью погрузился в полубезумное блаженное состояние и пребывал в нем до тех пор, пока по его телу не пробежала искра ужаса. Очнувшись, он понял, что проваливается в какую-то бездонную пропасть вместе с жидкими и в то же время острыми, ранящими его со всех сторон частицами тел двух влюбленных, вместе со свечами, горевшими в комнате, вместе со всей комнатой и со всем домом.