Флоренция. Вид с холма

Прасковье Александровне больше всего нравилась Флоренция. Я слушала её восторженные рассказы о бесподобном городе Микеланджело и Боттичелли, о великих Медичи, сногсшибательных фресках Джотто, коридоре Вазари, несметных богатствах галереи Уффици и дворца Питти, о дивных садах Боболи, о культе прекрасной дамы Беатриче, воспетой Данте, и многом другом. Я узнала, что Прасковья Александровна чудом не умерла, приехав на свидание с горячо любимым городом. В первую же ночь ей стало плохо, местная скорая помощь Мизерикордия отвезла её в знаменитую больницу Санта-Мария-Новелла, где ей оказали первую и правильную помощь, а через несколько дней спецтранспорт доставил больную на операционный стол академика Чазова.

Но не только знаменитый хирург спас Прасковью Александровну. Я уверена, что во время многочасовой операции над ней витал дух любимого ею города, который не мог допустить печального исхода, ведь он считал себя истинным флорентийцем, а следовательно – всесильным.

Трепетное отношение моей новой знакомой к старой Флоренции заставило меня задуматься о собственных связях с великим городом. Неужели глупая официантка и нерадивая гидша Иорданка так сильно повлияли на моё восприятие общепризнанного центра культуры эпохи Возрождения?

«Давайте разберёмся и начнём с самого начала», – сказала я себе и перечитала «Образы Италии» Павла Муратова. Затем мне попались два американских автора, бросивших на Флоренцию более современный взгляд. Штатники написали хорошо, со знанием предмета, с уважением и, как водится, возведённым в ранг обязательного преклонением перед бывшим городком для вышедших в отставку легионеров Юлия Цезаря. При чтении меня несколько раздражала безапелляционная уверенность писавших в том, что только они, американцы, спасли Италию и Тоскану, в частности, от немецкой оккупации, неохотно, правда, признавая некоторую помощь британцев и местного Сопротивления, и что только деньжата дяди Сэма помогают до сих пор сохранить культурные ценности Флоренции. А больше всего, с моей точки зрения, американцам не хватало хотя бы толики иронии по отношению к себе и к великому городу.

Англичанин Генри Мортон исправил положение, создав, может быть, лучшее руководство по ознакомлению со страной и восхищению Италией. Родившись в 1892 году, Мортон прошёл две мировые войны XX века, работал на лондонской Флит-стрит, где не один век оттачивались лучшие журналистские перья. Он много ездил по родной стране и подытожил впечатления в нескольких книгах о Великобритании и её столице Лондоне. Удалившись на пенсию и поселившись в Африке, Мортон продолжал разъезжать по белу свету и писать, в результате чего появились блестящие «Прогулки по Италии» – от Милана до Сицилии. Я пришла в восторг от его восхитительной лёгкости и увлекательности повествования и решила, что отныне буду путешествовать, взяв на вооружение британское напутствие «Enjoy yourself» («Получай удовольствие»), которым руководствовалось не одно поколение английских путешественников, включая самого Мортона.

Однако возвращение во Флоренцию было вызвано не самой приятной причиной: нам требовалась специальная медицинская помощь, которую мог оказать доктор, живущий и практикующий в этом городе. Вот уже несколько лет я трижды в год бываю во Флоренции и чувствую, как постепенно во мне происходит что-то странное, похожее на раздвоение личности. С одной стороны, я всё больше и больше начинаю чувствовать себя флорентийкой, а с другой – мои космополитанские корни активно этому процессу сопротивляются, напоминая про «вкус французского», про «мой финский домик» и про «страну длинного белого облака», не говоря уже про московский дворик и аскотскую шляпку. Как же быть? «Надо выговориться, – решила я. – Расскажу всё-всё, что со мной произошло в этом городе, а там будет видно». А рассказ начну с первого возлюбленного Флоренции – поэта и гражданина Данте Алигьери. Взаимоотношения этих двоих, их любовь-ненависть, очень показательны и типичны как для города, так и для его обитателей.

Глава III. Про Данте

Глава совершенно антинаучная, наполненная домыслами, догадками и предположениями автора, единственным оправданием которым может послужить использование некоторых хорошо известных и всеми признанных фактов