Флорис. Любовь на берегах Миссисипи

Нельзя сказать, что он был полностью искренен, его любовь к царице Елизавете оставила на его сердце неизгладимый шрам; однако здесь, на Массисипи, в объятиях. Батистины, царский бастард Флорис, отвергнутый Россией потомок Романовых, сумел забыть о своем страшном прошлом. Батистина с трудом сдержалась, чтобы не расслабиться. Флорис ласково обнимал ее, подтверждая правоту каждого своего слова нежным поцелуем — в лоб, в нос, в щеки, в губы…

— Прости меня, Батистина… прости за мою жестокость… мне не хватит всей жизни… чтобы умолять тебя забыть об этом… Мы были врагами… нас разнесло в разные стороны… но теперь с этим покончено… Ты такая желанная… нежная… влюбленная. Я был ужасен…

Гордец оправдывался, в голосе его звучало смирение: он говорил со своей королевой Батистина быстро потупила взор, чтобы он не увидел победного блеска, промелькнувшего в ее голубых глазах. Флорис, признавший свое поражение, — это было прекрасно и ново. Его упругие мускулистые бедра всадника плотно прижались к ней. Она почувствовала прикосновение горячей мужской плоти. Продолжать сейчас сопротивляться было поистине героизмом, однако у Батистины, как у опытного полководца, была железная выдержка. Время «опустить нос» еще не пришло! Она обеими руками оттолкнула Флориса.

— Я много… много страдала от твоих несправедливых обвинений, Флорис… Мне нужно время, чтобы вновь привыкнуть к тебе… научиться любить тебя… Сердце мое всегда принадлежало тебе, любовь моя… но будь сдержан и терпелив до… до…

Голое Батистины внезапно сделался хриплым.

Укрощенный гордец завершил ее фразу:

— До нашей свадьбы, Батистина!

И он закрыл ей рот поцелуем. Флорис и Батистина молча возвращались к хижине. Он держал ее за руку; они шли, словно юная деревенская парочка: застенчивые жених и невеста. Время от времени они останавливались, чтобы поцеловаться, а потом продолжали свой путь, тяжело дыша от безумной неутоленной любви.

«Быть может, я ошибался… Бедная моя крошка, ей же приходилось сопротивляться всем этим грубым и отвратительным мужчинам… Она не виновата… она такая юная и невинная… отныне я стану ее защищать!» — думал растроганный Флорис, готовый теперь столь же сурово осуждать своих ближних, как еще совсем недавно он осуждал Батистину.

Три последующих дня прошли, как во сне. Казалось, что между Флорисом и Батистиной установились чистые и безмятежные отношения. Забыв о грозившей им опасности, они ловили рыбу, купались, целовались. Батистина была непреклонна: она решила принадлежать Флорису только после того, как их союз будет освящен. В глубине души Флорис стремился к тому же, тем более что он уже давно умолял эту кокетку позволить ему исполнить обещание, данное умирающему Голубому Дракону, и жениться на ней. Раньше этого не хотела Батистина. Теперь роли переменились. Флорис не спускал с нее глаз. Он пользовался любой возможностью обнять ее, поцеловать и приласкать, но в решающий момент Батистина всегда ускользала от него.

На третье утро Флорис совершенно обезумел. Забыв об опасности, он помчался в Батон Руж, чтобы найти какого-нибудь священника, монаха или любого иного священнослужителя, который мог бы соединить их узами брака.

Город пребывал в великом возбуждении. У древней церкви высилась баррикада. Уходя, Флорис нос к носу столкнулся с Гаэтаном д’Артагетом и Попюлюсом де Проте. Оба молодых дворянина упали в объятия своего друга; они совершенно не удивились его костюму акадийца. Времена были смутные, и они помнили, что Флорис до сих пор находился в розыске. Испанские солдаты сговорились с французскими гвардейцами, и теперь оккупанты и оккупируемые пытались совместными усилиями навести порядок. Желая спокойно поговорить, Гаэтан и Попюлюс увлекли Флориса в безопасное место. Оплотом сопротивления оказалась гостиница папы Лардо. Там друзья поведали Флорису последние новости. Господин д’Аббади отбыл в Новый Орлеан, дабы официально передать управление Луизианой испанскому губернатору Уллоа. Со всех сторон доносились слухи, что этот испанец настоящее чудовище.

— Говорят даже, что он родился чудовищем, а уж потом стал испанцем! — невесело пошутил Попюлюс.

— Представьте себе, Портжуа, этот Уллоа запретил пороть в городе негров, потому что их крики беспокоят его беременную жену! — возмущался д’Артагет.

— И он уже послал на Кубу за кормилицей, так как не желает, чтобы его младенец питался молоком француженки! — прибавил Попюлюс.

Флорис слушал возмущенные речи друзей, и ему казалось, что они говорят на разных языках. Через маленькое окошко было видно, как вдалеке сверкают зеркальные воды Миссисипи. Он задыхался, ему хотелось простора и свободы, и у него совершенно не было никакого желания устраивать заговоры против какого-то испанца, чей первый указ его вполне устраивал. Глядя, как друзья его страстно о чем-то спорят, Флорис понимал, какая глубокая пропасть пролегла между ними. Они были и остались версальскими аристократами. Флорис же забыл о своем происхождении, своем воспитании. С каждым днем он все больше привязывался к этой стране, к этой земле, словно он здесь и родился.