Флотская богиня

Через какое-то время они уже спускались в Волчью долину, где на склоне росла старая, короедом иссеченная липа. Разлётов несколько раз заставил Евдокимку наполнить, опустошить и снова наполнить патронами обойму, затем раз пять, словно новобранца, принудил вставить обойму в магазинную коробку карабина. И только тогда, научив, как правильно держать оружие и целиться, позволил сделать первый выстрел.

Тот оказался настолько неудачным, что Евдокия едва не выронила карабин.

— Да, рядовой необученный, стреляешь ты лихо, — иронично покачал головой эскадронный старшина, и тут же посоветовал покрепче прижимать приклад к плечу.

Учителем он оказался хорошим. После нескольких занудных упражнений «прижать — отставить, прижать — отставить», три последующие пули девушка уверенно вогнала в ствол дерева.

— Пусть этот карабин будет моим, — попросила казачка, когда, опустившись на колено, освободила обойму от последнего патрона.

— Передавать оружие гражданским лицам не имею права, — сухо ответил старшина.

— Не сегодня завтра здесь появятся немцы; кто станет интересоваться, куда девался карабин одного из погибших кавалеристов? И потом, вы не передавали оружие, просто я сама изъяла его для нужд будущих партизан-подпольщиков. Ведь наверняка все будет происходить так, как происходило в Гражданскую — подпольщики, листовки, партизаны, диверсии на железной дороге. Надо же как-то с врагом бороться.

— Ну, может быть, мы еще остановим его… — неуверенно произнес старшина, взбираясь в седло.

— Именно в это все и верили, что на Южном Буге остановите. Но я сама слышала, как вчера у лазарета раненые говорили, что немцы уже на левом берегу его и приближаются к Ингулу, нашей маленькой речушке, где… — не договорив, девушка безнадежно махнула рукой.

Разлётов подождал, пока Евдокимка тоже окажется в седле, и мрачно пробубнил:

— Ладно, пусть карабин будет у тебя. Две обоймы для него найду. Да только боже упаси тебя оставаться в поселке!

— Отец тоже настаивает, чтобы мы уходили отсюда. Куда-нибудь подальше, в тыл, на восток…

Старшина с грустью посмотрел вдаль, туда, где располагалась железнодорожная станция, откуда давненько не доносилось паровозных гудков и за которой открывался пологий склон степной возвышенности.

— И правильно отец делает, что в тыл отправляет, — проговорил он, не отрывая взгляда от этого степного пейзажа. — Слишком уж ты хороша собой. Не ко времени, прямо скажем, хороша…

— Что значит: «не ко времени хороша»?! Скажете тоже…

— Да потому что в войну всякая красота — не ко времени. Только не дай тебе бог познать, что на самом деле на войне значит «не ко времени».

— Не настолько уж я и хороша. Мне в школе говорили, что внешность у меня «мальчуковая». Подруга моя, Томка, на весь класс однажды так и объявила: «Стрижку тебе «под Котовского» — и в новобранцы!»

Старшина приблизился к Евдокимке так, что оказался с ней стремя в стремя; прищурил взгляд, очевидно, прикидывая, как она станет выглядеть, когда дело действительно дойдет до стрижки «под Котовского», и рассмеялся.

— Суровая у тебя подруга, — признал он, думая при этом о чем-то своем. — «Под Котовского — и в новобранцы», говоришь? А что?.. Бойца женского полу признал бы в тебе не каждый и не сразу.

— Вот и возьмите в свой эскадрон этого самого бойца, — напористо посоветовала Евдокимка. — Поговорите с командиром…

По тому, как старшина долго и растерянно прокашливался, девушка поняла, что просить о ней своих командиров он не намерен, однако мысль какая-то в голову его все же закралась.

— На Кубани, под Краснодаром, у меня два дома — собственный и родительский, — подтвердил ее худшие опасения Разлётов. — Жене и матери письмо с вами передам, они вас и приютят. Уж куда-куда, а до Кубани фрицы, точно, не дойдут.

— Да как же мы, у чужих людей?..

— Теперь уже не чужих. Раз твой отец стал офицером нашей дивизии, то теперь мы, считай, родня, поскольку однополчане, — и тут же спросил: — Шашку в руках когда-нибудь держала?

— Так вашу же и держала. Подсолнухи в огороде рубила, пока вы отдыхали. В седле, правда, не пробовала.

— Прямо сейчас и попробуешь.

Разлётов тут же извлек свою шашку и сначала медленно продемонстрировал несколько способов боевой рубки, а затем, подъехав к желтеющим у дороги высоким подсолнухам и чертом вертясь между ними, словно оказался в окружении врагов, те же приемы фехтования повторил уже в быстром темпе.

— Только ты горячку не пори, — предупредил он Евдокимку, передавая ей шашку. — Медленно отрабатывай, как положено, чтобы ни коню уши, ни себе коленки не изрубить.

Понадобилось несколько набегов на островок подсолнухов, чтобы и старшине, и самой кавалеристке стало ясно: фехтовальщица из нее, увы, получится нескоро.

— Все равно уйду я отсюда только с вашим полком.

— Уйдешь — отец тебя так отходит… А я не только не посочувствую, но еще и подправлю собственной нагайкой…

— Санитаркой уйду, — прервала его угрозу Евдокимка. — Не с вашим, так с любым другим полком, который встретится. Все, я так решила. С самим командиром полка поговорю. Или, может, сначала вы с ним поговорите?