Флотская Юность

«Курс молодого бойца» продолжался. Мы много и часто работали на камбузе нашей столовой. Выносили пищевые отходы, мусор, мыли посуду, чистили картошку – на то он и «курс молодого бойца». Основным местом нашей работы был овощной цех. Рассаживались на банках вокруг лагуна с очищенным в картофелечистке картофелем и в ручную, ножами, вырезали в картофеле оставшиеся глазки и потемнения, кидая затем чистую картошку в четыре ванны, прикидывая, скоро ли они наполнятся. Картошки было очень много, работы хватало на полночи.

Работа была грязная и тяжелая, но и в ней мы находили положительные моменты, когда в два часа ночи жарили на камбузе картошку – это было объедение! Жареной картошкой мы должны были накормить и сокурсников, не заступивших в наряд, потому что старая традиция гласит: «Поел сам – накорми голодного товарища!»

Постепенно втянулись, руки и ноги ныли меньше, но есть все равно хотелось. Правда, мы приноровились посещать магазинчик, расположенный в подвале дома, неподалеку от училища, и покупали там «сгущенку», пряники, реже конфеты. Был в роте случай, когда на спор, один парень выпил без остановки 10 банок сгущенки. Все думали, что ему станет плохо, но он только облизнулся и попросил еще… А сгущенку все-таки было жалко.

Дни бежали за днями. Есть хотелось постоянно. Запомнился случай: моему другу пришла посылка с копченой и соленой рыбой из города рыбаков – Керчи.

– Пойдем, посолонимся, – пригласил он меня. Мы выбрались за территорию училища, уселись на траву. Перед глазами расстилалась голубая гладь бухты. Приятель доставал из посылочного ящика, одну за другой, обалденно вкусно пахнущие копченые рыбины. Мы вгрызались в рыбные спинки, сочившиеся янтарным рыбьим жиром, и лакомились этим рыбным чудом, как сладкими пирожными. Хлеба у нас не было. Ели так. Незаметно съели всю крупную сельдь, потом перешли на рыбу поменьше. Посылочный ящик опустел…

Конечно, если бы у нас был еще и хлеб, трапеза была бы вкуснее…

Через час меня обуяла страшная жажда. Губы обсохли, во рту – сухой ком. На камбузе не мог удержаться и выпил весь компот с нашего и соседнего стола – 8 стаканов, но пить захотелось еще больше… Только после вечернего чая жажда понемногу утихла.

Да, посолонились…

Постепенно мы привыкали к казарме, в которой жили, к нашему ротному помещению, где стояли двухъярусные койки, сдвинутые между собой так, что оставался центральный проход, который называли «средней палубой» и который регулярно драили провинившиеся по пустякам курсанты. Я спал на втором ярусе койки, стоявшей у окна, – считал, что воздух тут свежее. У кроватей стояли деревянные прикроватные тумбочки, на которых мы должны были аккуратно сложить свернутое определенным образом, обязательно гюйсом наверх, обмундирование. Правильность и аккуратность укладки проверяли вечером комоды – командиры отделений.

В казарме находились: рундучная для хранения обмундирования; оружейная комната с нашими автоматами; сушилка, где сушились постиранные «караси», гюйсы и тельняшки; Ленинская комната, где стоял телевизор; бытовка и места гигиены, куда подавалась холодная вода.

Утром, сдернутый с койки командой «Рота, подъем!», еще полусонный, натянув брюки, с полотенцем в руках я спешил в умывалку. Там была распахнута на ночь форточка и гулял свежий воздух. Отвернув кран, подставлял руки под холодную воду (горячей у нас не было) – по коже шли мурашки. Потом плюнул на то, что вода холодная, начал плескать ею на руки и шею щедрыми горстями. Растеревшись до красноты полотенцем, чувствовал себя свежим и бодрым. Одним словом – человеком.

Постепенно я привык к этой ледяной процедуре. Наверное, это и есть закаливание.

Жизнь вошла в свою колею и тянулась обычным, строго размеренным темпом, чередуясь занятиями, строевыми учениями, едой и сном. Один день походил на другой как две капли воды и оттого пробегали не оставляя в памяти следов.

Со временем, стали проявляться черты характера того или иного нашего сослуживца: кто-то оказался неуживчивым, кто-то откровенным грязнулей, кто-то с хитрецой, а кто-то с ленцой. Что касается меня, то все приказания и поручения я выполнял, но без особой инициативы и рвения. От тяжелых работ не отлынивал, но знал и помнил флотскую мудрость, которой со мной делился отец: «На флоте бабочек не ловят, опоздавшему – кость», и что на флоте самое страшное – дурак с инициативой. Многие придирки старшин я считал пустыми, но рвать горло из-за этого не собирался. Вообще, как выяснилось, дисциплина меня не тяготила, но разгильдяйства в характере моем было предостаточно, поэтому частенько уборка «средней палубы» и гальюна были моими, как говорится: «За наглый взгляд и непочтение».

Особо «зверствовавшим» комодам – командирам отделений – мы отплачивали своей особенной монетой: связывали им шнурки ботинок между собой, прибивали гвоздями носки к полу, подставляли под койку перевернутую к верху ножками табуретку. И когда человек с размаху валился на кровать, ножки больно, даже через матрац, ударяли его по спине. Одним словом – отдавали дань…