Фокус-покус

Он говорил, что его ежедневные проблемы связаны с эстетикой не меньше, чем с токсичностью. Это его собственные слова — «эстетика» и «токсичность».

Он сказал:

— Никому не придется по вкусу, если он увидит в мусорном баке или на свалке палец, или ногу, или что-либо подобное, хотя для здоровья это не опаснее, чем обглоданные ребрышки от жареной грудинки.

Он спросил меня, не хочу ли я отведать чего-нибудь, что стоит на столике у него и его жены, — они заказали слишком много.

— Нет, благодарю вас, сэр, — сказал я.

— Да ведь рассказывать все это вам — все равно что возить уголь в Ньюкасл, — сказал он.

— Как? — сказал я. Я пытался его не слушать, и уставился, чтобы отвлечься, в самую неподходящую точку — в лицо моей тещи. Ведь эта будущая жертва безумия, которой некуда податься, станет постоянной спутницей нашей жизни. Это было яснее ясного.

— Ну — вы же побывали на войне, — сказал он. По его тону было понятно, что он считал войну моим личным делом, его она не касалась. — Я хочу сказать, что вашему брату пришлосьтаки повозиться с разными отбросами.

Тут паренек как раз и погладил меня против шерсти. Мой мозг взорвался, как канистра с нитроглицерином.

* * *

Мой адвокат, который сильно приободрился, увидев мои 2 списка и узнав, что я никогда не занимался рукоблудием и любил наводить чистоту в доме, спросил меня вчера, почему я никогда не бранюсь. Когда он пришел, я мыл окна тут, в библиотеке, добровольно, без приказа.

Я ему рассказал, что мой дедушка с материнской стороны считал, что непристойности и богохульство как бы дают другим людям право пропускать мимо ушей то, что им говорят.

Я рассказал ему старую притчу, которую мне поведал Дедушка Уиллс, — про город, где в полдень ежедневно палили из пушки. Как-то раз пушкарю стало худо, и он настолько ослаб в последнюю минуту, что не смог выстрелить из пушки.

Так что в полдень пушка молчала.

Все население города света не взвидело, когда солнце достигло зенита. Люди в тревоге спрашивали друг друга:

— Так-перетак! Что стряслось?

Мой адвокат полюбопытствовал, какое это имеет отношение к тому, что я отказался от сквернословия.

Я ответил, что в наше время сплошного сквернословия «так-перетак» может ударить по мозгам не хуже пушечного выстрела.

* * *

Там, на Гарвардской площади, в далеком 1975 году, Сэм Уэйкфилд снова стал кормчим моей судьбы. Он велел мне оставаться на боковой дорожке, где я чувствовал себя в безопасности. Я дрожал как лист. Мне хотелось лаять по-собачьи.

Он пошел в ресторан, как-то ухитрился всех успокоить и предложил оплатить весь причиненный ущерб из своего кармана, прямо на месте. У него была очень богатая жена, Андреа, которая стала Деканом Женского отделения после того, как он покончил с собой. Андреа умерла за 2 года до массового побега из тюрьмы, поэтому она не зарыта рядом с остальными, возле конюшни, куда достигает тень Мушкет-горы на закате.

Она похоронена рядом со своим мужем в Брин Мор, штат Пенсильвания. Но ледник и их 2-их сметет в Западную Виргинию или в Мэриленд. Bon voyage! [12]

* * *

Андреа Уэйкфилд была 2м человеком, с которым я говорил после того, как меня выгнали из Таркингтона. Первым был Дэмон Стерн. Я снова рассказываю про 1991 год. Все остальные ели омаров. Андреа подошла ко мне после того, как повстречалась со Стерном на Главной аллее.

— Я думала, ты в Павильоне, ешь омара, — сказала она.

— Аппетита нет, — сказал я.

— Просто невыносимо, что их варят живьем, — сказала она. — Знаешь, что мне только что сказал Дэмон Стерн?

— Уверен — что-то интересное, — сказал я.

— Во времена Генриха восьмого, — сказала она, — в Англии фальшивомонетчиков варили живьем.

— Хлеба и зрелищ, — сказал я. — Их варили живьем при всем народе?

— Он не сказал, — ответила она. — А ты что тут делаешь?

— Греюсь на солнышке, — сказал я.

Она поверила мне на слово. Села рядышком. Она уже нарядилась в академическую мантию для парада выпускников. По этому наряду было сразу видно, что она окончила Сорбонну, в Париже, во Франции. В дополнение к обязанностям Декана — ей в основном приходилось разбираться с нежелательными беременностями или наркоманией — она еще преподавала Французский, Итальянский и Живопись. Она родилась в настоящей старинной, аристократической семье, в Филадельфии, ее семья дала цивилизованному миру замечательное количество просветителей, адвокатов, врачей, художников. Вполне возможно, что она и вправду была тем, чем воображали себя Джейсон Уайлдер и некоторые Попечители Таркингтона, — венцом творения, вершиной эволюции на нашей планете.

Она была намного умнее своего мужа.

Я все время собирался спросить у нее, как получилось, что квакерша вышла замуж за профессионального военного, но так и не спросил.

Теперь уже поздно.

* * *