Фокус (СИ)

Бабушка дипломатично стоит в дверях гостиной, держит руки в кармане передника и наблюдает за тем, как я в который раз пытаюсь растолкать вещи по сумкам. Как это вообще возможно, что я приехала с двумя довольно легкими и свободными, а сейчас не могу затолкать даже две трети привезенной одежды? Магия домовых эльфов, как у Роулинг.

Я снова пытаюсь втиснуть пижаму, но это бесполезно. Легче натянуть сову на глобус.

И обессиленно сползаю на пол, закрываю лицо руками. Нужно выплакаться. Выреветься. Выораться в конце концов. Но я просто не могу. Как будто меня скрутили ржавой колючей проволокой, а рот закрыли стальными скобками. И все накопленные чувства клокочут во мне маленькими взрывами, как ядерный реактор в саркофаге: все взрывается глубоко внутри, разрывает меня на так много кусочков, что и не понять, почему я до сих пор жива и не истекаю кровью от миллионов маленьких трещин.

— Я всех подвела, ба, — говорю, роняя голову на скрещенные руки. То ли руки слишком холодные, то ли лоб очень горячий, но изо рта вырывается шипение, словно на раскаленную сковороду упали брызги воды. — Не сдержала обещание. Сказала, что помогу — и сбежала, как трусиха.

— Ну, отступление — это еще не проигранная война, а только проигранное сражение, — философски изрекает бабушка. — Что случилось? С женихом поругалась?

А я не знаю, что ей ответить. Нет, я ни с кем не ругалась, я просто, как многие героини моих же книг, сперва сделала, а уже потом подумала. И самое ужасное, что уходила я с твердой уверенностью, что спасаю то немногое, что от меня осталось, а сейчас мне не нужно ничего, не жалко даже порванного в клочья сердца, потому что я не знаю, как буду жить дальше. Что будет с моим миром завтра и послезавтра, если уже сейчас мне хочется скулить от боли, а ведь на моих руках еще остался запах моего Андрея.

Странно, но улица подавляла меня своим шумом, но сейчас стены снова надвигаются, грозя раздавить.

— Я пойду… погуляю.

Чувствую, как вырываюсь из сухих, но крепких рук этой мудрой женщины. Она говорит, чтобы хоть шапку одела, потому что снова свалюсь в постель с температурой. Почти наверняка свалюсь, но может это и к лучшему. Хотя бы неделю проведу в счастливом беспамятном бреду.

Пока иду по лестнице — перед глазами все плывет, рука дважды промахивается мимо перил, уже перед выходом спотыкаюсь о маленький порожек.

Выхожу на крыльцо, в тусклый свет фонаря, набираю в грудь колючий морозный воздух — и проглатываю, с болезненной судорогой.

— Не надоело от меня бегать, выдумщица? — Андрей опирается о капот машины, скрестив руки на груди и вытянув перед собой ноги. Даже без куртки, как будто на улице весна, а весь снег — бутафорский. — Не надоело делать вид, что я тебе на хрен не нужен? Я же и поверить могу.

Он… настоящий? Или у меня уже горячка?

— Ты… настоящий? — Мой мозг официально отключается.

— Подойди и проверь.

— Нет! — почему-то выкрикиваю я, и в ответ на мои спрятанные за спину руки, Андрей заливается смехом. — Пусть ты лучше будешь моей фантазией.

Лучше бы, конечно, самой реальной в мире фантазией.

— Ладно, маленькая, а теперь вернись в дом, оденься во что-то теплое и выходи ко мне.

— Мне не холодно. — Я бы даже сказала, что слишком жарко, как будто меня медленно доводят до кипения на маленьком огне. И кровь приливает к лицу сразу вся, тяжело, чуть не сшибая с ног, а потом уходит, как прилив, и меня тянет назад. Хорошо, что есть перила и я хватаюсь за них двумя руками, как будто следующей волной меня смоет со скользкой палубы. — Мне очень, очень… очень жаль.

— А мне очень жаль, что ты — упрямая, как… — Андрей громко и нарочито выразительно откашливается в кулак. — В дом, женщина, оделась тепло — и вышла ко мне. Что-то не ясно?

Умом я понимаю, что он ведет себя просто отвратительно: командует, не пытается быть хоть немного более осторожным в выражениях, не щадит мои чувства и наверняка насмехается над моим жалким положением. Но моему сердцу нравится его несносный характер. И в общем все в нем, Наверное, поэтому вместо того, чтобы развернуться и зайти обратно в подъезд, я продолжаю таращиться на этого невозможного мужчину, как будто за те несколько часов, что мы не виделись, успела пролететь целая жизнь.

— Мне до трех что ли считать? — подсказывает Андрей.

— Я боюсь, что ты куда-то денешься, — озвучиваю совсем уж невыносимую глупость. И быстро, пока он не высмеял ее более едко, продолжаю: — Хотя, стал бы ты приезжать, чтобы потом деваться с глаз, да?

— Умница. Я жду.

Я возвращаюсь обратно в квартиру, и судя по тому, что бабушка встречает меня на пороге с чашкой горячего, пахнущего липой чая, она видела моего гостя в окно. Неловко благодарю ее, натягиваю варежки и шапку, обворачиваюсь шарфом до самого носа, в надежде, что хоть так спрячу красные от стыда щеки, беру кружку и выхожу на улицу.

— Ты вышла с чаем? — Андрей вздыхает и немного устало улыбается.

— Бабушка волнуется за мой душевный покой, — выбираю самую размытую формулировку. — Она из тех, кто считает, что липовый чай — лекарство от всех болезней. Даже от переломов