Фокусник

Приблизившись, рослый парень рассматривает его, стоящего с десятью подносами в руках, — и все же что-то тут не так, но до жертвы это доходит секундой позже, чем следовало бы. Кипучая ярость удваивает силы маленького человека: он держит подносы одной только левой рукой, а в правой, словно по волшебству, возникает какой-то острый предмет. Стремительным движением снизу вверх он вонзает его в сердце своего противника, и тот падает, не успев ничего поделать: ни отвести удар, ни закричать. Верзила делает два шага, валится на пол под грохот рассыпающихся подносов и практически испускает дух, касаясь головой кафельных плит. Все, уставившись на лежащего навзничь бедолагу и ничего не понимая, начинают смеяться, полагая, что парень поскользнулся. Однако тот лежит без движения, вокруг него медленно растекается лужа крови. Повисает тревожное молчание. Сам на то не рассчитывая, маленький человек выиграл от перепалки между заключенными и охранником по поводу громкости музыки. Он идет дальше как ни в чем не бывало. Кто-то выключает радио, молчание становится тягостным. Все понимают, что произошло убийство и совершивший его находится среди них. Маленький человек поворачивается спиной к остальным, ставит подносы в раковину и опускает руки в воду.

Сердце его бешено колотится, пульс достигает, наверное, трехсот ударов в минуту, ему трудно дышать, но если его сейчас схватят — он не будет особо переживать. Все кончено, он сделал то, что нужно было сделать. Ему удается успокоиться, его лихорадочное состояние никто не заметил, он сумел остаться серым, невидимым, безмолвным. В голове у него бушуют и роятся всевозможные мысли. Смятение на кухне достигло своего апогея. Никто не видел, что именно произошло, и надзиратель хорошо понимает, что его ждут неприятности со стороны начальства, а рождественская премия определенно накрылась. Приходят охранники, чтобы засвидетельствовать произошедшее. Смертельно раненный потерял слишком много крови и не может говорить. Восьмерых заключенных, находившихся на кухне, отправляют в карцер. Полицейское расследование поручено комиссариату Мулен-Изера. Полицейские выясняют обстоятельства покушения, проводят допросы, очные ставки. Никто ничего не видел, и это правда. Покойный, отбывавший срок за двойное убийство, вообще-то не вызывает ни у кого сочувствия. У фликов[1] из комиссариата слишком много всяких нераскрытых дел, чтобы терять время в тюрьме; кроме того, они уверены, что ничего больше выяснить им не удастся.

2 января 2002 года

В судебной канцелярии всего двое служащих, они оформляют документы на освобождение заключенного, чей срок истекает в новом году. Рассказав друг другу о том, как провели новогоднюю ночь («Ну и весело же было!»), и особо подробно остановившись на таких моментах, как ужин, развлечения, танцы, похмелье, чиновники занялись подготовкой материалов, необходимых для текущей работы. Тот, что постарше, случайно обращает внимание на имя освобождаемого и присвистывает. Этот протяжный свист оканчивается восклицанием:

— Черт, он выходит!

Тот, что помоложе — он первый год служит в тюремной администрации, — вопросительно смотрит на коллегу, отдавшему службе двадцать лет, при этом пятнадцать из них проведшему в Мулен-Изере.

Умудренный опытом служащий, важный от сознания того, что владеет некой информацией, не торопится разъяснять причину своего восклицания; он достает сигарету, раскуривает ее от пламени зажигалки и принимается за рассказ:

— Такие, как этот тип, не часто будут попадаться тебе за время службы. Его закрыли в январе 1990 года, когда парижский суд приговорил его к пятнадцати годам заключения за изнасилование одной старой женщины. Пострадавшая — ей было уже восемьдесят с лишним — не оправилась от случившегося. От шока она полностью потеряла дар речи. Этот тип даже не пытался скрыться, он оставался рядом со своей напуганной до смерти жертвой всю ночь. Пришедшая утром домработница обнаружила его в квартире и бегом бросилась в комиссариат.

— Парень не скрылся с места преступления? Вдобавок ко всему он еще и осел!

— Подожди, это далеко не вся история, мальчик мой. Явились флики, мужик по-прежнему не двигался с места. Он ничего не сказал ни им, ни своему адвокату, ни следователю, молчал и на суде. Ничего. Я об этом читал в «желтой прессе», вовсю мусолившей его дело. Бабулька умерла спустя два года, так ни разу и не раскрыв рта. Когда его привезли сюда, любопытное это было зрелище. Он не разговаривал.

Молодой служащий решил уточнить:

— Ну так почему же он помалкивал, этот парень?