Фокусник

К нему подтягиваются артисты. Зоя снимает клипсы с оттянутых и красных мочек ушей. Двое парнишек, работающих под сценой, выбираются к нам, о чем-то негромко споря. До декораторов, реквизиторов и электриков очередь дойдет позже. Сначала рассчитываются с теми, кто непосредственно участвовал в представлении.

Дядя Боря снимает шляпу, поправляя редеющие волосы так, чтобы зачесать лысину, и вынимает из нагрудного кармана пиджака конверты. Дележка нехитрая: силачи и Зоя получают меньше всех, потому что молодые, неопытные, да и подработка у них временная. Фокуснику платят четверть от сборов по билетам за каждое представление. Остальное берет директор театра, то есть дядя Боря в нашем случае, и распределяет на зарплаты второй очереди и нужды театра.

Я опускаю взгляд в пол. Вот этот момент я очень не люблю. Если бы меня спросили, то я бы сказал, что именно так пропадает магия.

Краем глаза все же вижу, как хмурятся парни и тяжело вздыхает Зоя. Папа только раз заглядывает в конверт и сразу опускает руки.

Все прощаются друг с другом, но папа уходить не торопится. Значит, ждем, когда закулисье опустеет. Значит, есть разговор. Дядя Боря почему-то тоже не торопится.

Когда Зоя уходит в гримерку, а силачи убегают тратить деньги в ближайшем ларьке, папа обращается к дяде Боре:

– Борис Игнатьевич, это как же так получается…

– Так вот, Сереж, и получается. – Дядя Боря вытирает тыльной стороной ладони пот со лба и опускается на ручку кресла. – Сам видишь, уже какой раз к ряду не набираем зал. Сегодня еще с разных школ собрали, и то, билеты детские.

– Так может программу опять поменять. Новых штук напридумывать.

– Не, Сереж, не помогут новые штуки.

Мы стоим треугольником: папа с тревогой смотрит на дядю Борю, дядя Боря отвечает ему хоть и прямым, но каким-то тусклым взглядом, а я, чувствуя нарастающее волнение, боюсь шелохнуться. Наконец, дядя Боря поднимается с кряхтением на ноги, вынимает из волшебного кармана несколько купюр и вкладывает фокуснику в ладонь.

– Борис Игнатьевич… – начинает папа, но не договаривает, хотя никто ему не мешает.

– Уж прости ты меня, Сережа… Хорошо поработали. Ты мне нравишься. И сынишка твой мне нравится, ей Богу!.. Да вот только поменялось все.

Они жмут друг другу руки, крепко и долго. Потом кратко обнимаются, хлопая друг друга по плечам. А затем папа берет пиджак и идет к гримерке, даже не обернувшись на сцену. Под грустным взглядом дяди Бори я встаю с табурета и шагаю вслед за фокусником. Спохватившись, снимаю цилиндр и роняю на пол мячик для «Жонглера». Тот откатывается к ногам директора театра, бывшего нашим покровителем все эти годы. Мы смотрим друг другу в глаза. Я пытаюсь улыбнуться, но что-то так тяжело давит на грудь, что не получается. И у дяди Бори тоже не получается.

И я просто ухожу вслед за фокусником домой.

– 3 -

Так уж сложилось, что больше моему папе удача со сцены не улыбнулась. Его брали дублером на несколько представлений малоизвестных фокусников, потом он нанимался просто помощником за кулисы, а в итоге устроился на деревообрабатывающий завод и проработал там до самой своей смерти. Умер он рано, всего в 57 лет. И, как рассказывала мне мама, никогда больше не притрагивался ни к цилиндру, ни к реквизитам.

Это очень странно осознавать, что жизнь не со всеми поступает справедливо. Мой папа был умелым фокусником. Он наотрез отказался рассказывать мне секрет своего номера с ящиком, и я до сих пор ломаю голову над этой загадкой. Но так уж сложилось.

Думаю, он все же был счастлив. Они с мамой прожили вместе долгие тридцать пять лет совместной жизни, вырастили и воспитали сына. Я был с ним близок до самого конца. Последний раз мы виделись за две недели до его смерти. Я привозил к нему внука и внучку. И я точно могу сказать, что он был спокоен и рад в тот момент.

Так что, может, получается, что даже со своими диктуемыми правилами жизнь не властна над нашим счастьем?

Пожалуй, что так. Ведь когда папа уходил в свой последний путь, когда мы все прощались с ним, я подумал: когда крышка «ящика» закроется, это не будет означать его смерть, ведь это – его коронный номер.