Фокусник

Корчмарь подошел, и я раньше почувствовал, чем увидел, какой это был исполин. Взгляд мой медленно поднялся к его рукам, сложенным на могучей, размером с кузнечные мехи, груди, затем — к лицу. Оно поразило меня. Уму непостижимо, как мог я сразу, еще с порога, не заметить красоту этого будто вытесанного из каменной глыбы лица, почему разглядел ее только теперь, когда здоровяк корчмарь стоял в двух шагах от меня. Я не слишком-то чувствителен к мужской красоте, но подобного лица, привлекательного своей странной смесью грубости и утонченности, мне еще видеть не доводилось.

Голос его был под стать фигуре. Казалось, я не ушами, а резонирующими костями слышу его хрипловатый бас.

— Вы нездешний?

Тон его не был враждебным; скорее, своим вопросом он как бы избавлял меня от какого-то бремени или по крайней мере извинял за некую совершенную мной грубую ошибку.

Я молча кивнул и, словно зачарованный, не отрывал от него глаз.

— Есть будете или пить? — вновь раздалось у меня в костях.

— Когда построили этот постоялый двор? — спросил я вместо ответа.

— Давно, — сказал он и, заметив мой изумленный взгляд, добавил: — Очень давно.

В голосе его теперь слышалось раздражение, ему явно не хотелось затрагивать эту тему.

— Один фрёч [1], — поспешно сказал я.

— У меня только чистое вино.

— Тогда чистого.

Внезапно я услышал робкий, умоляющий шепот, тихий, как мышиный писк:

— И мне.

Я обернулся к своему соседу, но он сидел, отодвинувшись к самому краю скамьи, и не глядел в мою сторону. Тем не менее шепот мог исходить только от него, потому что корчмарь с заметным пренебрежением спросил:

— И ему?

В корчме вдруг опять стало тихо, и я снова почувствовал, что все смотрят мне в спину. Я медленно перевел взгляд с корчмаря на соседа. Он сидел сгорбившись, и было заметно, как мышцы его судорожно напряглись, будто от моего ответа зависела его жизнь.

— И ему, — дрогнувшим голосом сказал я.

Корчмарь кивнул, и в комнате вновь стало шумно. Сосед облегченно вздохнул, мышцы его расслабились, но на меня он так и не посмотрел.

Минуты не прошло, как вино уже было на столе. Корчмарь принес его в каком-то диковинном, похожем на античный, кувшине, обожженном до черноты, а рядом поставил пару обычных трактирных стаканов.

— Может, съедите чего? — дружелюбно спросил он.

— Если холодное, то лучше уж не надо, — сказал я, наполняя оба стакана до краев тягучим янтарным вином.

— Есть дичь, рыба, — предложил корчмарь. — Что прикажете?

— Времени у меня мало, спешу.

— Через пять минут все будет готово, — улыбнулся он.

От этой улыбки на душе у меня сразу сделалось весело, и я подумал, что не прощу себе, если уйду, так и не отведав здешней кухни.

— А рыба у вас какая?

— Любая, что водится в Шеде.

— И карликовый сом?

— Сколько угодно.

— Ну, разве что его…

Корчмарь тотчас исчез.

Один из стаканов я подвинул соседу.

— Ваше здоровье, — сказал я, поднимая свой, и с удивлением заметил, что обращаюсь к нему вроде как свысока.

Он жадно схватил стакан, обернулся, и я впервые мог разглядеть его. Это был тщедушный мужичок с рыжеватыми волосами. Кожа на его морщинистом лице повсюду, за исключением выпуклых желваков, намертво прилипла к кости; всю правую половину лица ему когда-то давно обожгло взорвавшимся порохом, и теперь она была усеяна черными крапинками и свищами, особенно густо теснившимися на лбу и вокруг глаза. Одна из крупинок попала в глазной белок и чернела там, вызывая одновременно жалость и страх.

— Лайош Радам, — представился он. — Спасибо. — И залпом выпил.

Фамилия показалась мне странной [2], но вниманием моим в тот момент целиком завладел янтарный напиток. Скажи кто-нибудь прежде, что лучшее в своей жизни вино мне доведется пить в каком-то захолустье, я бы поднял того человека на смех. Теперь, однако, его очередь посмеяться, ибо здесь, в захолустье, в этой самой что ни на есть завалящей корчме, я пил лучшее в своей жизни вино.

— Колоссально! — восторженно заметил я, обращаясь к Лайошу Радаму.

— Да, вино здесь хорошее, — сказал он и обеими руками вцепился в стакан, будто боялся, что его отберут.

Хлопнула дверь, послышались гулкие шаги корчмаря, и тотчас в нос мне ударил аппетитный запах жареной рыбы. Корчмарь поставил ее передо мной на серебряном блюде размером с противень. Столовый прибор он не принес.

— Ешьте руками, — посоветовал он. — Так лучше всего.

Я вообще страсть как люблю карликового сома, но такого вкусного, как этот, еще не пробовал.

— Кто здесь готовит? — спросил я Лайоша Радама.

— Его жена. Вам бы еще попробовать спинку косули… Э-эх, объедение! — сказал он и прищелкнул языком.

— Вы голодны? — Я непроизвольно подвинул блюдо к нему.

— Нет-нет, — испуганно запротестовал он, прижав руки к груди и опасливо озираясь, будто нарушил какой-то запрет.

Глубоко запустив пальцы в мякоть, я отделил ее от хребта и как бы между прочим спросил:

— Вас почему здесь не любят?