Фол последней надежды (СИ)

— Как думаешь, если бы мама была с нами, мы бы меньше спорили?

В ответ брат красноречиво округляет глаза и позволяет бровям подняться максимально высоко. Я часто задаю подобные вопросы, но сейчас почему-то застаю его врасплох, даже с шага сбивается.

Но все-таки мне отвечает:

— Мы не спорим, Энж, ты сама знаешь. И папа знает. Если… — он отводит глаза в сторону, но потом возвращается взглядом ко мне и твердо заканчивает, — если бы мама была с нами, она бы тоже это знала.

Я киваю и тихо проговариваю:

— Но ее нет.

— Но ее нет, — повторяет за мной Бо, но уже гораздо жестче. Будто хочет, чтобы я это поняла наконец.

Отворачиваюсь, чтобы он не увидел мои глаза. Взбиваю на затылке волосы, которые сегодня уложила недостаточно тщательно и теперь, конечно, жалею об этом. Надеюсь, этот неудобный комбинезон все компенсирует. Оттягиваю штанины вниз, и еще сильнее расстраиваюсь. Надо было идти в чем-то более привычном.

Тогда Богдан берет меня за локоть, заставляя остановиться, и крепко обнимает. Когда мое тело едва заметно расслабляется, принимая этот утешительный жест, он тихо говорит:

— Ее нет. Зато мы есть. Богдан и Ангелина.

Он больше ничего не говорит, но мне все и так понятно. Папа чувствует свою вину перед бабушкой Стефой, но по факту, если кто и виноват, то это мы с Бо. Потому что она умерла в тот момент, когда давала нам жизнь.

И даже имена нам давал уже папа. Он никогда не был особенно религиозным, но в тот момент, когда ему сказали, что мы с братом все-таки выживем, он решил, что у него Богом данный сын и дочка Ангел.

— Слишком большая ответственность, — говорю я так тихо, чтобы брат не услышал.

Но он, конечно, слышит.

— Твой Громов идет, Энж. Успеешь подобрать сопли?

Глава 11

— Он не мой, — успеваю буркнуть я Богдану в плечо и вытереть об его футболку нос.

— Фу, сопли, — шепчет мне брат, но потешаться надо мной перед Громовым не начинает.

Я же перевожу взгляд на Ваню и жадно поглощаю весь его образ. Соскучилась. Я страшно соскучилась, и в груди приятно екает от встречи с ним. Сам Ваня выглядит не сильно радостным. Вид вызывающий, взгляд жесткий, а под штаниной голубых джинсов я вижу какой-то черный фиксатор.

— Здорово, Гром.

— Привет.

Ребята жмут друг другу руки, а я страшно хочу поприветствовать его поцелуем в щеку, но не решаюсь. В голове мелькает картинка, как я делаю шаг вперед и прикасаюсь губами к его теплой коже рядом с уголком губ, но на деле застываю, как деревянная кукла. И сам Ваня ограничивается приветственным кивком головы. Большего не заслужила.

— Как ты? — интересуется Бо ровным тоном, и от этого Громов как будто расслабляется.

— Жить буду. А вот тренироваться — нет.

— Запретили? На сколько?

— Пока на месяц.

Брат вытягивает губы трубочкой и шумно тянет воздух, показывая, насколько это хреновая новость. Но этой реакцией Ваня тоже почему-то остается доволен, даже улыбается и разводит руками. Мы разворачиваемся и идем к школе уже втроем. Ребята обсуждают уже что-то другое, когда меня наконец осеняет. Неужели Ваня боялся жалости в свой адрес? Нащупав эту мысль, я прикидываю, как мне себя лучше вести. Очевидно, о травме спрашивать его не стоит. Я бросаю на него затуманенный размышлениями взгляд, и он его ловит. Я с усилием сглатываю, но глаз отвести не в силах. И Ваня почему-то тоже удерживает этот зрительный контакт, а потом просто отворачивается к Бо и отвечает ему на какой-то вопрос. Какая-то особенная энергия между нами, которую, как мне показалось, я почувствовала, в тот же миг пропадает. И я уже не уверена, что она вообще была.

Хотела бы я не придавать значения таким мелочам, но они — это все, что у меня есть.

И я иду молча, делая вид, что совершенно не заинтересована в их беседе, хотя на деле, конечно, внимательно прислушиваюсь.

Пишу сообщение Аринке, бегло на ходу пролистываю соц сети, ни на чем не задерживаясь.

Потом достаю из рюкзака бутылку с минералкой, но крышка сидит слишком плотно, открыть не получается. Быстро стреляю глазами в Громова, автоматически отмечаю то, как он прихрамывает. И решаюсь.

— Вань, открой пожалуйста, — состроив просительную мордочку, протягиваю ему бутылку.

Может, мне и стоило бы попросить об этом брата, но не буду же я тянуться к нему через Громова, верно? Это не логично.

Ваня, не прерывая разговора, берет минералку, с треском откручивает крышку и вручает мне обратно.

Я будто бы случайно касаюсь его пальцев своими, и старательно запоминаю ощущение. Как, должно быть, чудесно было бы держаться с ним за руки.

Ваня снова смотрит на меня и на этот раз опускает взгляд ниже, быстро оглядывая меня до самых кроссовок. Чувство такое, будто я пакетик чая, который в кружку с кипятком макнули.

Я медленно прижимаю бутылку к груди, а Ваня, как ни в чем не бывало, снова отворачивается. У меня же сердце колотится на разрыв. Как жить, когда от каждого его движения у меня все внутри в клочья разрывается, а потом волшебным образом исцеляется?

Торопливо пью, пытаясь вернуть себе самообладание. Пузырьки ударяют в нос, и я фыркаю.

Ваня внезапно смеется и говорит мне:

— Гелик, ты как котенок.