Фон Кемпелен и его открытие

Вернемся, однако, к "Дневнику" сэра Гемфри Дэви. Он не предназначался для публики, даже по смерти автора. В этом легко убедится всякий опытный писатель при самом поверхностном знакомстве со слогом "Дневника". Напр., на стр. 13 читаем по поводу исследований над закисью азота: "Дыхание продолжается; спустя полминуты — уменьшение, потом — прекращаются, остается только в роде легкого сжатия всех мускулов". Что дыхание не уменьшается, ясно из дальнейшего текста и выражения "прекращаются" (во множественном числе). Всю фразу следует читать: "дыхание продолжается, спустя полминуты — уменьшение (болезненных ощущений), потом (они) прекращаются, остается только (ощущение) в роде легкого сжатия всех мускулов" Сотни подобных мест доказывают, что рукопись, изданная так неосмотрительно, была простой записной книжкой, предназначавшейся автором только для собственного употребление. Всякий, кто вникнет в ее содержание, согласится со мною. Дело в том, что сэр Гемфри Дэви ни за что в мире не согласился бы компрометировать себя в научных вопросах. Он не только ненавидел всякое шарлатанство, но боялся даже показаться поверхностным. Будучи уверен, что находится на правильном пути к открытию, он все-таки не решался печатать о нем, пока не мог подтвердить своих заключений вполне точными опытами. Без сомнения, его последние минуты были бы отравлены, если б он мог предвидеть, что "Дневник", полный грубых, необработанных гипотез и предназначенный к сожжению, попадет в печать. Я говорю: "предназначенный к сожжению", так как не может быть никакого сомнение в том, что записная книжка принадлежала к числу бумаг, которые Дэви завещал "предать огню". К счастью или несчастью ускользнула она от пламени, еще вопрос. Конечно, книжка послужила т о л ч к о м к открытию фон Кемпелена — в том я совершенно уверен, — но, повторяю, еще вопрос, окажется ли это важное открытие (важное, во всяком случае) к пользе или ко вреду человечества. Сам фон Кемпелен и его друзья, разумеется, извлекут из него громадные выгоды. Они сумеют во время "осуществить" его, накупить домов, земель и всякого другого добра, представляющего внутренюю ценность.

Коротенькое сообщение фон Кемпелена, появившееся в "Домашней Газете" и перепечатанное во многих других, повидимому, искажено переводчиком, вследствие недостаточного знакомства с немецким языком. Подлинник, по его словам, напечатан в последнем номере Пресбургской "Schnellpost". Слово "viele", очевидно, неверно понято (это часто бывает), а слово "горести", вероятно, соответствует немецкому "Leiden", что собственно значит "страдание" и, понимаемое в этом смысле, совершенно изменяет характер всего сообщения. Конечно, это только мои догадки.

Во всяком случае фон Кемпелен отнюдь не "мизантроп", по крайней мере, по внешнему виду. Знакомство наше было случайное, и я не поручусь, что успел узнать его вполне, но, как бы то ни было, водиться и беседовать с человеком такой колоссальной известности, какая досталась или достанется на его долю, что-нибудь да значит.

"Литературный мир" (быть может, введенный в заблуждение сообщением "Домашней Газеты") называет его уроженцем Пресбурга, но я знаю наверное — так как слышал об этом из его собственных уст, — что он родился в Утике, в штате Нью-Йорк, хотя и отец и мать его, кажется, родом из Пресбурга. Они в каком-то родстве или свойстве с Мельцелем, известным изобретателем шахматного игрока-автомата. (Если не ошибаемся, фамилия этого изобретателя Кемпелен, или фон Кемпелен, или что- то в этом роде. Прим. изд.) Сам Кемпелен, коренастый, плотный мужчина, съ большими, масляными, голубыми глазами, рыжими волосами и бородой, большим, но приятным ртом, прекрасными зубами и, помнится, римским носом. Он слегка прихрамывает; обращение его просто, манеры носят печать bonhomie. Вообще, наружностью, словами и поступками он вовсе не похож на "мизантропа". Мы прожили с неделю в Графской гостинице, в Род-Айленде, и мне не раз случалось беседовать с ним, так что в общем мы проговорили за все время часа три-четыре. Он уехал раньше меня, намереваясь отправиться в Нью-Йорк, а оттуда в Бремен; в этом последнем городе было впервые опубликовано его великое открытие; или, точнее, здесь впервые его заподозрили в открытии. Вот все, что я лично знаю о бессмертном отныне фон Кемпелене; я полагал, что и эти немногие данные не лишены интереса для публики.

Вряд ли нужно говорить, что большая часть толков об этом деле — чистейшие выдумки, и заслуживают такого же доверия, как сказки о лампе Аладина; хотя в данном случае, как и при открытиях в Калифорнии, истина может о к а з а т ь с я необычайнее всякой выдумки. Впрочем, следующий рассказ настолько достоверен, что мы можем принять его целиком.