Фонарь Диогена

То лето просто душило жарой. Солнце выпаривало канавки, сушило траву, розовые кусты и зачатые прохладной весной плоды ароматной антоновки и белого налива. На кустах потели ягоды красной смородины и крыжовника, осыпалась на землю спелая малина, горчили огурцы – от недостатка влаги. Спасение от зноя можно было найти лишь на уютной веранде и на пляже, рядом с озером, но юное сердце Никиты полыхало огнем даже в тени. Это был редкий случай, когда Софья Павловна целиком и полностью посвятила себя воспитанию сына. Она только что вернулась из Крыма, куда ездила на пленэр, загорелая, свежая, воздушная. В Крыму она оставила очередного поклонника, наслаждалась обретенной свободой и всю свою нежность отдавала сыну. Илья заботу матери воспринимал с раздражением, он впервые ощутил себя взрослым и боялся прослыть маменькиным сынком в глазах своего друга. Никита же тихо бесился: он все бы отдал лишь за легкое прикосновение руки этой необыкновенной женщины, а этот убогий очкарик выпендривается еще! От смерти Илью спасло лишь то смягчающее обстоятельство, что он являлся сыном богини. Сейчас Никите смешно было вспоминать ту сумасшедшую, стыдную даже любовь к взрослой женщине, но тогда… тогда он думал, что умрет, потому что надежды на взаимность у него не было.

– Слушай, Никит, – прервал поток его воспоминаний Шахновский, – а может, мне твоим садовником обрядиться?

– Ага, и ты будешь вертеться рядом с праздничным столом в робе, с садовыми ножницами и лопатой. Очень оригинально!

– У всех богатеньких свои причуды, – хохотнул Илья. – У твоего партнера, например, страсть к длинноногим блондинкам с большими сиськами, автомобилям «Бентли», чопорным горничным-англичанкам и овсяной каше.

– Тоже мне причуда! Назови мне хоть одного мужчину, который не любит длинноногих блондинок.

– Никита Верховцев! – торжественно провозгласил Илья.

– С чего это ты взял? – усмехнулся Никита.

– Методом «дюдюктивного» анализа вычислил. Жена у тебя брюнетка, горничная – шатенка, секретарша…

– У меня две секретарши, одна из них – блондинка, – опроверг версию Верховцев.

– Да, но твоя блондинка, извиняюсь, плоская, как селедка, и ноги у нее совсем не от ушей растут.

– Зато она умная и исполнительная, при чем тут вообще грудь и ноги? Для секретарши это не главное! – возмутился Никита, потеряв нить разговора.

– О чем и речь: если бы ты любил длинноногих блондинок…

– Ну все, хватит, сдаюсь, – поднял руки Верховцев, – равнодушен я к длинноногим блондинкам, но все равно, страсть к белобрысым цыпочкам не есть патология.

– Вот и не дергайся! Нормально все будет. У нас все козыри на руках. У твоих конкурентов, которым старикан дал от ворот поворот после званого семейного ужина, таковых не было. Тот, кто предупрежден, – вооружен. Теперь мы знаем, что нельзя подавать на стол охлажденное красное вино. Впрочем, об этом всем культурным людям известно. Знаем, что наш итальянец органически не переносит желтый цвет. Терпеть не может, когда женщины пользуются парфюмом, пытаются с ним откровенно заигрывать и рассказывают пошлые анекдоты. Не выносит, когда за столом обсуждают деловые вопросы, ведут разговоры о политике и медицине…

– Профессор Преображенский, блин, – вставил свое слово Никита.

– Согласись, это еще не самое страшное, – усмехнулся Илья. – И последнее: старикан ненавидит фальшь и натянутость в семейных отношениях. Собственно, именно этим обусловлено его желание отобедать в кругу семьи своего будущего партнера. Короче, не парься, волноваться не о чем. Жена у тебя красавица и умница, жаль, что не блондинка, но зато высокая и с большими сиськами.

– Эй, полегче! – притворно возмутился Верховцев, но лицо стало довольным, как у кота, которого накормили сметаной.

Своей женой Никита Андреевич Верховцев гордился так же, как и бесценной антикварной вазой XIV века, и обожал слушать комплименты в адрес обеих. Жаль, что вазу продемонстрировать старикану-миллиардеру было нельзя – к несчастью, это произведение искусства украшал желтый орнамент. Но зато Лиля совершенно точно не оставит старика равнодушным, Илья прав. Ее пленительная красота не может его не заворожить и не очаровать. «Дикарка» – так ласково называл ее Верховцев в постели, и Лилечка откликалась на комплимент, вонзая коготки в его плечи и спину. Ее сочные губы пахли грейпфрутом и немного горчили на вкус, шелковистая кожа отдавала миндалем. Никита млел: сладкое он с детства терпеть не мог. После секса Лиля, как кошка, вытянувшись на шелковых простынях, щурясь и мурлыкая, любила перебирать пальцами его волосы и прорисовывать прохладным пальчиком контуры его лица и губ. Ради этой радости можно было стерпеть все, даже вонючие охапки лилейника.

– Глашку стилист скоро обстругает под заправскую англичанку, остались последние штрихи, – снова встрял в ход его мыслей Шахновский. – Отличная тетка, раньше на «Мосфильме» работала гримером.

– А если старикан с Глафирой заговорит? – засомневался Верховцев.