Фонарь на бизань-мачте

По возвращении они заглянули в кубовую. Вода в чанах, где со вчерашнего вечера мокли листья, стала зеленоватой. С помощью длинных бамбуковых палок рабы взбивали эту воду, которая под воздействием находящихся в листьях ферментов и кислорода воздуха постепенно меняла окраску и делалась темно-синей.

— Потом краситель осядет на дно, — объясняла Фелисите, — и придется ждать, пока испарится вода. А тогда останется только разрезать сухое индиго на куски и подготовить его к отправке.

— Прибыль от этого ощутима? — спросила Гортензия.

— Не знаю, мы еще только пробуем. Идем ощупью. Каждый год раскорчевываем несколько арпанов. Эта работа требует большого терпения. Но ведь малейший успех, он подхлестывает. Вы и представить себе не можете, как увлекательна эта борьба с природой! Надо будет вам показать и наши градирни.

Ей доставляло радость вызывать у Гортензии восхищение их безустанной деятельностью. Но она говорила без самохвальства и лишь потому, что ее новоявленная подруга могла по достоинству оценить эту гордость труженика.

— Я все хочу посмотреть, — сказала Гортензия.

Закрыв зонтик, она оперлась на него, как на трость, и с улыбкой взглянула на молодую женщину «Что она думает обо мне? — задавалась вопросом Фелисите. — Не хотелось бы, чтобы она приравняла меня к тем безмозглым куклам, которых так много у нас в колонии».

Они не спеша направились к Белому Замку. Первые плантации хлопка были уже в цвету, и среди зелени листьев виднелось множество желтых венчиков.

— Нам скоро понадобятся новые амбары, — сказала Фелисите, — и еще специальное приспособление для упаковки хлопка. Что-то вроде пресса, чтобы уминать его поплотнее. Придется заняться этим… самой.

Они продолжали идти, какое-то время не разговаривая. Солнце палило уже изрядно, а ветер был слишком слаб и не приносил прохлады. Гортензия обмахивалась листком латании, Фелисите откинула с головы свою соломенную шляпку. Войдя в ворота хозяйственных служб, они спустились на главную — от амбаров к дому — аллею, которая вывела их на тропу, тянувшуюся вдоль берега Черной речки. Слева от них, по склону высокого мыса, одна над другой громоздились хижины слуг. Справа, меж окаймленных зарослями тростника берегов, раскинулись тихие, словно бы недвижимые воды. Чуть дальше затона для грузовых лодок река расширялась, и тропинка стала лепиться ближе к крутому обрыву. Но оконечность мыса делалась все положе и у моря плавно переходила в длинную, гладкую полосу песка.

— Градирни находятся на косе, — сказала Фелисите. — Мы туда к вечеру с вами сходим.

Дойдя до лестницы, вырубленной в скале, они посидели немного на первой ступеньке.

— Какое великолепное дикое место, — сказала Гортензия. — Я даже завидую вам. Ведь завтра я снова вернусь в город, в его суету и пыль.

— Я вас провожу, — сказала Фелисите.

— Вы хотите сказать, что поедете вместе со мной в Порт-Луи?

— Я не могу откладывать разговор с лейтенантом, он должен немедленно заявить, что готов отправиться в Индию с первой же экспедицией.

Она говорила спокойным голосом, но избегала смотреть на Гортензию. Это решение Фелисите приняла вчера, когда ее гостья ушла в свою комнату. До поздней ночи сидела Фелисите на балконе, слушая, как перекликаются сторожа, и то погружаясь в свои невеселые думы, то вдруг решаясь на что-то, а то отступаясь от очередного скороспелого замысла. Долго так пребывала она между дремотой и бодрствованием, пока первый крик петуха не вывел ее из этого состояния неуверенности.

Побродив еще по аллеям сада, они возвратились домой, разморенные зноем и длинной прогулкой.

Однако во время завтрака обе опять оживились и с увлечением болтали о модах и тряпках под неодобрительным взглядом Неутомимого. «Не только ты, меня многие осудили бы так же сурово и даже сочли бы погибшей женщиной, когда бы прослышали, что за моим столом сидела Гортензия и я еще потчевала ее отборным вином, — думала Фелисите. — Хуже того, я готова признать, что не было у меня подруги ближе, искренней, чем она. К дружбе, как и к любви, должна примешиваться пусть капелька восхищения, лишь тогда она будет долгой и неизменной, а я просто вынуждена восхищаться ею…»

Позавтракав, они облазали дом от погреба до чердака, после чего битый час играли с ребенком в комнате Фелисите. Когда он заснул, они прилегли отдохнуть: Фелисите и ее сынок — на широкой кровати под балдахином, Гортензия — на угловом диване. «Совсем по-семейному», — подумала, засыпая, Фелисите.

Когда солнце пошло на закат и стало прохладнее, они вышли из дома и, миновав аркаду, спустились на ту тропу, что вела к градирням.

— Я удивляюсь разнообразию ваших затей, — сказала Гортензия. — Был ли у вас какой-нибудь опыт, когда вы сюда приехали?