Фонарь на бизань-мачте

Коварное воображение набирает силу. Я слишком устал, чтобы с ним бороться. Экипаж удаляется по дороге, лошади бегут рысью. Огонек мигает еще, потом растаивает во мраке. А я думаю, что другой мужчина однажды ночью вот так же ехал возле своей супруги. По возвращении он уснул в блаженной уверенности, что обладает прелестной, преданной ему женщиной, — и не проснулся.

Франсуа, наверное, тоже часто сидел на этой террасе. Как и я, он слышал шум проезжающих экипажей, видел, как они удаляются. Кто знает, не в такую ли самую ночь написал он это письмо или набросок письма, что я запер на ключ в ящике секретера, принадлежавшего прежде ему?

И вот я снова сбиваюсь с пути, в который уж раз подвергая себя той же пытке. Роль вершителя правосудия, которую я себе навязал, я довел, мне думается, до конца и заплатил за это высокую цену, впрочем, это имеет касательство лишь ко мне одному.

Итак, это было плавание без приключений. На мысе Доброй Надежды к нам на корабль сел хирург Лавуайе. Через пятнадцать дней мы были на острове Бурбон. Семейство Буртена со всей его свитой проявили к нам столько дружеского внимания, что я, прости меня бог, даже, кажется, пригласил их ко мне на Маврикий.

В воскресенье, 21 апреля, с первым криком «земля», раздавшимся с наблюдательной вышки, я уже был на палубе, не в силах справиться с охватившим меня волнением. Но прошло два долгих часа, прежде чем мы смогли различить хоть что-нибудь, кроме бурой линии на горизонте. И все же я преисполнился какой-то радостной гордостью. Стоя на полуюте, я по совету капитана Абелена вооружился подзорной трубой и попытался определить горы: Пик Черной речки, Хмурый Брабант, Твердыня… Берег был окружен белой линией.

— А гора Льва, видите вы гору Льва? — лукаво спросил Сувиль.

Он знал, что мое поместье находится у подножия этой горы. Но Лев был гораздо восточнее, а мы подходили прямехонько к Черной речке. Я должен был примириться с тем, что не поклонюсь по пути своим землям.

К четырем часам ветер переменился, и другой галс осторожно вернул нас в открытое море. Мы постарались скрыть друг от друга наше разочарование.

Вопреки всему, что случилось потом, я очень ясно помню нашу последнюю ночь на борту. Были свернуты многие паруса, и после обеда весь экипаж собрался на палубе. Мы почти не переговаривались. Улегшись на полубаке поверх заскорузлого от морской воды паруса, четыре или пять матросов время от времени запевали старинные бретонские песни. Грубовато звучащие слова заполонили ночь, казалось, они бегут по поверхности моря, сшибают пенные гребни валов, подскакивают. Корабль валило с левого борта на правый, и было такое впечатление, будто мы получили короткую передышку, а едва путешествие подойдет к концу, то, что почти три месяца составляло единое целое, начнет распадаться на части и отдаст нас на волю стихии.

Я долго не уходил с палубы в эту ночь. Сиял Южный Крест, который я научился распознавать. Звуки утихли один за другим, и вскоре только шаги вахтенного офицера успокоительно доносились откуда-то с мостика.

V

Проснулся я поздно. Когда я вышел из каюты, корабль уже был в порту и встал на якорь посреди пятидесяти других кораблей. В городе, по-прежнему укрепленном, выстроенном у подножия опоясывающей его горной цепи, толклись купцы и судовладельцы, поддерживающие отношения с пятью частями света. Позже я узнал, что по своим размерам город не уступает Нанту, но, хоть меня и предупреждали об этом, первое, что меня изумило, едва я ступил на землю, это смешение рас на набережной. Тут были представлены все восточные страны, и я удивился разнообразию костюмов. Мое удивление, однако, еще возросло, как только я понял, что все тут друг с другом знакомы и даже — о чудо! — прекрасно могут общаться. Сувиль забавлялся.

К нам подбежало не менее десяти кучеров. Мы были избавлены от необходимости выбора, поскольку самый дерзкий из них, в неправдоподобно высоком цилиндре, завладел нашими чемоданами. С тех пор я успел привыкнуть к местному говору, производному от французского, и свободно на нем изъясняюсь. Я знаю, что «вам» произносится «ам», вместо «ты» говорится «те», а глагол «любить» переводится словом «доволен», возможно, чтоб выразить верх блаженства. Но в это первое утро звучный местный язык и напевные интонации приятно меня поразили. В сущности, все было тут неожиданно. Я узнал, что придется два дня провести в гостинице господина Масса, так как в Большую Гавань дилижанс отправляется лишь по субботам и средам.

Все осталось без перемен. Временами и сейчас с дороги доносится перестук бегущей рысью четверки лошадей, и что-то подобное слабому отголоску или рыданию прокатывается по дому, когда они мчатся мимо. Мне кажется, дом, как и я, что-то помнит. Он, как и я, раздираем между раскаяньем и избавлением, а потому прощает мне мою слабость лелеять тоску, упиваться ею и превращать в смысл жизни.