Фонарщик

Стены просели, ощерившаяся балками крыша зияла просветами, но из всех комнат эта сохранилась, пожалуй, лучше других, и каждый ее дюйм запечатлелся в памяти глубже, чем любые стигматы. Непроизвольно шатаясь, она прошла вперед, глаза ее не отрывались от дряхлого, мелко трясущегося Линдсея, исподлобья смотревшего на нее снизу.

— Ты должна излить его гнев, дитя мое, — прокаркал старик, приказывая даже в раскаянии. Он одобрительно смотрел, как Эвелина развязала веревки, стягивавшие мешочек, и закрыл глаза, готовясь к забвению. — Приди и облегчи мою острую боль, — прошептал он, — ибо я устал от борьбы.

Стоя над сморщившейся фигурой, Эвелина медленно вытащила оружие, будто ее движениями руководила какая-то высшая сила.

По отдельности они не могли бы этого сделать, но когда объединились, их мощь не знала предела. Деревянным посохом с шипами и увесистым, как жезл, канделябром они раздвинули пошире разошедшиеся блоки, чтобы между ними мог протиснуться Светлячок.

Здание содрогалось, как во время землетрясения, со сводчатых потолков сыпалась штукатурка и золотая пыль, по стенам, покрывая их разбегающейся паутиной, зазмеились огромные трещины.

Светлячок обернулся и с некоторым сожалением посмотрел на свой рушащийся замок.

— Вы будете по нему скучать? — спросил Канэван.

Фонарщик подумал.

— Выбравшись отсюда, — уверенно сказал он, — и гуляя вне ее ночных кошмаров, я быстро найду себе новое пристанище.

— Другую часть мира? Другое богатое воображение?

Фонарщик улыбнулся, словно уже зная свои планы.

— Я бы хотел остаться в Эдинбурге и присмотреть за Эви, — ответил он. — Но думаю, на этот раз хватит обычного занюханного воображения.

У него под копытами взорвался канделябр.

— Иногда следует погрузиться в дорогие воспоминания и размышления, — заметил Макнайт, — а иногда лучше не медлить. Осмелюсь предложить поторопиться, джентльмены, пока нас не погребло под обломками.

Однако в его голосе был не упрек, а искреннее чувство, все трое действительно испытывали высокое ощущение завершенности. Они вышли, гигантская цитадель позади них рухнула, и стены старого мира превратились в огромные бесформенные кучи мрамора и гипса, а впереди расстилался словно залитый солнцем новый ландшафт с почти безграничными горизонтами.

Прошло не меньше двадцати минут, а из дома не донеслось ни единого крика, стона, вообще никакого звука, и Гроувс велел почему-то оробевшему Принглу зайти за дом, а сам решил осторожно обойти передний двор, но вдруг испугался, что она, совершив преступление, бежала на лыжах, или провалилась в яму, или, как Зверь, исчезла сгустком раскаленного воздуха.

Увидев, как изумленная Эвелина, подобно призраку, материализовалась в дверном проеме, он от волнения вскрикнул.

— Здесь! — позвал он Прингла и прыгнул на нее, чтобы не дать ей удрать, хотя она вовсе не сопротивлялась и не протестовала. — Что вы сделали? — выдохнул Гроувс.

Он попытался надеть на нее наручники, но руки у него дрожали от возбуждения, а она крепко что-то держала в кулаке, и инспектор заметил, что мешочка у нее уже нет.

— Держите ей руки, дружище! — приказал он появившемуся Принглу и, схватив ее за плечо, изо всех сил попытался разжать пальцы.

Она оказалась на удивление сильной, даже в нынешнем оглушенном состоянии. Он рычал и ругался, наконец все же расцепил кулак и вырвал у нее ужасное оружие, которое упало в спутавшуюся траву.

Оно было таким маленьким, что Гроувс с трудом разглядел его. Он пошарил по земле, схватил и чуть не раздавил. Инспектор недоверчиво нахмурился.

Затупившийся кусочек белого мела.

Он посмотрел на Эвелину, как будто ожидая объяснения, затем на Прингла, затем на дом.

— Держите ее крепко, — выдохнул он и, глотнув, нырнул в темноту.

Гроувс с бешеной скоростью взбежал по лестнице. Ему необходимо было найти тело — мужчину с перерезанной глоткой, вскрытой грудной клеткой, поникшей головой, из которой хлестала бы кровь. Но пока Эвелина была в доме, он не слышал ни выстрелов, ни сдавленных криков, ни даже голосов — ничего. А когда поднимался по лестнице, до него доносилось лишь безумное хихиканье, превращавшее его грезы в дым.

Он подошел к открытой двери и постоял минуту, раскрыв рот от удивления и пытаясь хоть что-нибудь понять.

Авраам Линдсей, бывший содержатель пансиона для неимущих девиц в Фаунтенбридже, сидел возле умирающей лампы, бездумно смеясь над наказанием большим, чем смерть, — бытием.

Гроувс осмотрел комнату с изумлением и отчаянием.

Пол, почерневшие стены — все доступные поверхности — были разрисованы мелом. Огнедышащие драконы, чудовищные бабочки, фантастические грифы, скачущие феи, сердитые домовые, злостные тролли, бородатые колдуны и ухмыляющиеся фонарщики… и все они смотрели на Авраама Линдсея, окружали его, наступали на него, все ближе, ближе… требуя, чтобы он снова запер их и как следует прочувствовал болезненное жало мести.

Эпилог